Александр Дугин
«Язык Традиции и парадигмы современных наук: исправление имен и измерение дистанций»

Дисциплины-языки и соучастие

Есть дисциплины-дискурсы, которые представляют собой высказывания. А есть дисциплины-языки. Они изучают и исследуют то поле, ту среду, из которой эти высказывания проистекают. Традиционализм (если рассмотреть его как дисциплину) — это язык.

В орфической космологии есть одно существо: Фанес. Оно представляет собой первосгущение трансцендентной тьмы и занимает промежуточное положение между проявленным миром и божественным Ничто. Некоторая туманность, предшествующая космологическому явлению (манифестации). Это уже не Ничто, но еще не нечто. В принципе, реальность языка в чем-то аналогична древнегреческим представлениям о Фанесе. Исследуя язык, мы исследуем как раз базовую первичную программу, набор изначальных стихий, которые в различных комбинациях дают все возможные спектры дискурсов-высказываний. Полноценная орфическая мифология начиналась с описания Фанеса — первосгущения примордиальной мглы.

Я прошу вас активно соучаствовать в интеллектуальном процессе. Соучастие — это один из ключевых терминов нашей духовной и мировоззренческой позиции. Важно не просто выслушать, запомнить, зафиксировать информацию, важно вместе двигаться по рельефу высказываний, осваивать мысль, делать изложенную мысль собственным содержанием, наполнением. У Достоевского о Кириллове сказано: «идея его съела». Задача в том, чтобы идея съела каждого из вас. На самом деле, это не страшно, если идея ест человека. Ведь человек как индивидуум, сам по себе, не очень интересен. Это постепенно, я думаю, будет понятно каждому. А идея, напротив, это очень интересно! Причем, не важно, правильная или неправильная идея. Просто сама идея, само существование в сфере идей, идеального, эйдетического, куда как более насыщенно и интересно со всех точек зрения. Более достойно, нежели совокупное существование человека как такового (в котором слишком много лишнего, необязательного, того, без чего вполне можно было бы обойтись). Таким образом, соучаствуя в освоении, осмыслении, ассимиляции сказанного, мы «скармливаем» наши индивидуальности идеям-хищникам, стервятникам эйдетического плана. Это крайне положительный, бесценный опыт.

Холизм (полярное познание)

Наука в мире Традиции не имела самостоятельного статуса. Называя «науками» алхимию, магию, искусство строительства соборов и другие формы деятельности в рамках Традиции, мы, конечно, делаем определенное апостериорное допущение. Наук как таковых, конечно же, не было, но нечто аналогичное им имелось. Это были элементы, сектора сущностно единого органического ансамбля. Есть замечательное греческое слово холос — «целое», «цельное», «нерасчленимое». На основании концепции «холоса» существует особая система взглядов: холизм. Холизм — такое представление о явлении, вещи, совокупности вещей или явлений, где единое, цельное предшествует составным частям. Любую вещь можно рассмотреть, как совокупность деталей. Это представление механистическое, не холистское. А есть представление о том, что единство вещи, органическая цельность вещи предшествует ее членению на составные компоненты. Любую проблему, вещь, явление можно рассматривать либо как сумму отдельных самостоятельных элементов, либо как некоторое органическое единство, то есть холос. В основе холистского подхода лежит формула: целое есть нечто большее, нежели математическая сумма составляющих частей. Собственным бытием обладает именно целое, а его части (индивидуальные элементы) наделено бытием опосредованно, черпают, заимствуют это бытие у целого. Следовательно, бытие есть свойство целого, части же онтологичны косвенно.

Именно холистский подход является осью традиционного мира, основой сакрального переживания бытия. Само представление о сакральности, о Традиции тождественно представлению о холизме. Нет Традиции вне холизма, нет сакральности вне представления о едином и цельном мире, предшествующем своим частям и неизмеримо превышающем их математическую совокупность.

Несколько слов о термине «холос». Греческое слово холос этимологически восходит к той же индоевропейской основе, что и английское whole («целое», «целостное», «всеобщее»), русское цельный, целый, немецкое Heil («благо», «здоровье», «приветствие»; отсюда же heilig — «священный», «святой»). Таким образом, термин холос означает: «здоровье», «полноту», «совершенство», «цельность». Заметим, что русское слово целование, «поцелуй» изначально указывало только на приветствие (а не лобзание), на то же, что и древнегерманское приветствие Heil!, сохранившееся в английском Hail. Это благословение, пожелание спасения, блага, святости, единства, цельности, совершенности, неразделимости и нерасчленимости на составные части — т.е. пожелание «холизма».

Холистскому подходу свойственна еще одна черта: некая континуальность (последовательность), отсутствие разрывов. Холистский подход предполагает одновременное схватывание всего явления, вещи, предмета, прозрение в суть того, что является общим для цепочки существ, вещей, явлений. Такой стиль познания отрицает необходимость (и даже возможность) специального научного языка, категориального мышления. Категориальность предполагает строгую дефиницию терминов, при которой каждый термин, описывающий вещь или явление, четко обозначен. В Традиции, в свойственном ей холистском подходе, никакого категориального деления не существует.

Традиция вообще не знает вещи как таковой. Одна из аксиом формальной логики, на которой основано категориальное мышление, аксиома, лежащая в основе самого определения научности, гласит: А=А. Кажется, что это бесспорно. Но такое утверждение радикальным образом противоположно холистскому взгляду на мир. Холистское, сакральное мировоззрение не знает ни одной вещи, которая была бы тождественна самой себе. В мире традиции А никогда не равно А! Любое А равно: А плюс нечто еще. Это нечто, некий особый онтологический остаток означает несамодостаточность отдельной части, незаконченность какого-то конкретного, отдельного составного элемента, из которого якобы складывается целое. Каждая вещь не тождественна самой себе, поскольку в бытии она лишь замещает нечто иное, является символом, указанием на то, что отсутствует в данный момент и выражает свое бытие через инобытие себя в этой конкретной вещи. Мир Традиции (холистский метод, холистская парадигма) оставляют постоянно открытой возможность метаморфозы исследуемой вещи (явления, сущности, предмета), возможность сделать шаг в сторону, обнаружить нечто, что вначале не схватывалось, не виделось, не было зафиксировано. Холистский метод, предполагающий многомерную континуальность (непрерывную взаимосвязь различных явлений), всегда сохраняет за вещью (явлением) возможность обнаружения второй стороны, дополнительного измерения, новой, всплывающей системы связей.

Холизм предполагает предшествование единого, общего по отношению к частному. Это единое — суть, сущность вещи или рассматриваемого явления — не просто какая-то абстрактная категория, не постулат отвлеченного, рационального, рассудочного мышления, не результат осмысления, вторичного по отношению к самим вещам, не вывод за наблюдениями. В мире Традиции каждое явление, каждая вещь, совокупность вещей или совокупность явлений имеет некий реально существующий холос — то пространство, то измерение, ту точку, в которой присутствует все бытие одновременно и вместе взятое и которая является наиболее внутренним, глубоким, бытийным измерением по отношению к видимому ансамблю вещей. Понятия «полюс» и «холос» в традиционной, сакральной гносеологии почти совпадают.

Как познается вещь (совокупность вещей или явлений) в мире Традиции? Допустим, мы исследуем, два предмета в рамках языка Традиции (холистской методологии). Эти два предмета сопоставляются, связываются, сопрягаются между собой, но их отношения выясняются не изолированно одно за другим, а через опосредование некоей третьей точки, которая является холосом или полюсом обоих этих предметов. А не равно А. Есть полюс (холос) А, по отношению к которому А выступает в качестве его заместителя, в качестве его «иконы». Те же операции проделываем над В. Таким образом, исследование соотношения А и В в «полярной» (холистской) методологии осуществляется через исследование С — полюса каждой из этих вещей и одновременно общего полюса для всей совокупности вещей или явлений. Как говорил Евгений Всеволодович Головин, цитируя алхимический текст: «Только на Северном полюсе спит сердце Меркурия». Это сердце — холос.

А и В теряют фиксированные рамки (как принципиально неопределимые величины) и как бы мерцают. Они — лишь звенья в цепочке онтологических метаморфоз и соотносятся между собой через их общий полюс С. Но и этого мало. Само соотношение А и В получает дополнительную сущность, следовательно, возникает дополнительная инстанция: полюс связи. Так, по очень сложной спирали метаморфоз, происходит процесс познания в мире Традиции... Напомню, что в рамках формальной логики, в данном случае, процесс познания исчерпывается лобовым сопоставлением А с В, после чего утомленный исследователь просто умывает руки. Сакральная же наука только начинается там, где заканчивается компетентность науки современной.

Спор об универсалиях и онтологический двойник

В средневековой Европе произошел спор между сторонниками номинализма и реализма. Одни (реалисты и идеалисты) утверждали, что у каждой вещи есть предметность и сущность, на что номиналисты отвечали: «Зачем нужна подобная двойственность? Хватит с нас самой вещи.»

Это был конфликт между сакральным методом познания и зарождающейся чисто профанической гносеологией. Спустя несколько столетий профаны (номиналисты) победили. Но что это меняет? Вещи все равно необходимо двоить, и они вопреки мнению номиналистов постоянно двоятся. Жан Парвулеско говорит, что «все, приближающееся к своей сущности, раздваивается». Каждая вещь в холистской методологии, каждое существо (человек, к примеру) — это, как минимум, двойственное явление. С одной стороны, есть нечто, заявляющее (прямо или косвенно) о себе: «Я — (положим),Федя, у меня такой-то цвет волос, я — то-то и то-то, у меня такое-то социальное происхождение, такие-то родители, столько-то я получаю, это я умею, этого не умею, столько-то раз меня забирали в милицию и т.д.» — одним словом, повествует нам о своем актуальном статусе (биография, общие антропологические характеристики, психология, внешние параметры и т.д.). Действительность Феди, включающая в себя все, — это А. Это номинальный Федя, Федя как действительный индивидуум. Нераздвоенный, самотождественный Федя как он есть или принято считать, что он есть.

В сакральной гносеологической модели за Федей всегда есть некто другой, некто, кто живет сквозь Федю, чьей иконой, чьим заместителем, субститутом является Федя. Федя, как и все мы, с точки зрения Традиции и сакральной гносеологии, не более, чем вексель на получение суммы вкладов в «банке полюса». Мы можем не распознать этот вексель или распознать, но «не предъявить к оплате», можем игнорировать его наличие или даже яростно отрицать. Так или иначе, сакральная (холистская) гносеология настаивает на том, что у каждой вещи, у каждого существа, у каждой ситуации есть онтологический двойник (ontologische Doppelgaenger), называемый сущностью или бытием. Этот онтологический двойник и есть полюс (холос). Такой полюс есть у каждого человека, однако, парадокс в том, что, будучи внутри и рядом с нами («ближе, чем наша яремная вена»), он столь же далек от нас, как мы сами далеки от золотого века. Вся наша среда (язык современного мира) устроена в антихолистском духе, в ней торжествуют парадигмы номинализма, и это делает дистанцию между нами и нашим истинным «я» непреодолимо большой, трагически не покрываемой...

Говоря о холизме, мы сталкиваемся с ярко выраженной полярной системой координат. В мире Традиции все: от бытовых мелочей до религиозных культов, от системы познания до гражданских законов, искусств, профессий, ремесел принадлежит единому, холистскому ансамблю. В этом мире, если человек говорил: «Я плотник», это утверждение значило намного больше, чем просто указание на профессию. Ведь Бог тоже, некоторым образом, плотник! По-гречески «материя, из которой вылеплен мир» и «древесина» — одно слово, hule. Отсюда, представление, что любой плотник — немножко «демиург», творец, малое божество. То же можно сказать и про гончара, и про строителя, и про скульптора, и про хлебопашца, и про конструктора, и про изобретателя. Поэтому просто плотника, просто мужика с рубанком в мире Традиции не существовало. Каждый плотник был чем-то еще — ведь его деятельность, помимо хозяйственного, материального, экономического, была наделена символическим значением.

У многих (если не у всех) народов существует традиция сакрального гостеприимства. Дело, конечно, не в том, что носители этой традиции — добрые и общительные люди. За этим стоит серьезная холистская модель. Вспомним Авраама, который принял трех мужей, угощал их и прислуживал им вместе с женой. Три странника оказались ангелами, но Авраам-то об этом не знал! С одинаковым радушием он встречал любого гостя. В книге Майринка «Зеленый лик» иллюстрируется инициатическое учение о том, что случайный гость может оказаться скрытым ангелом. Каждый приходящий человек, каждый появляющийся в сфере традиционного гносеологического сознания предмет может оказаться заместителем высочайших ангелических сущностей. Как говорят каббалисты: «Каждый гость, даже знакомый человек, может оказаться Илией». Мы не можем знать, когда он придет, и поэтому должны быть готовы увидеть в любом пришедшем к нам существе некую иную сущность. Приход гостя — это серьезная символическая и психологическая драма: в наше жилище приходит нечто иное, нечто, последнее значение которого, в сакральном аспекте, мы, наверняка, никогда не можем определить. За этим стоит холистское учение о том, что каждое существо потенциально (или в некотором особом духовном измерении) является не самим собой, а кем-то еще. Можно сказать, что весь метод познания в рамках сакральной цивилизации основан на этом принципе гостеприимства. Мы сталкиваемся с вещью, например, с веткой, с трубой, с кошкой. Рассудочное мышление говорит: «Труба есть труба, А есть А, кошка есть кошка, ветка есть ветка, дерево есть дерево». Сакральное мышление никогда не согласно со столь однозначной квалификацией. Возможно, конечно, что данная конкретная кошка не является посланницей лунных духов, данное дерево не является тайным объектом поклонения, а данная труба ничего кроме забывчивости сантехника, не означает. Но одновременно все эти предметы, даже в самых плотных, предметных, прагматических и несакральных контекстах, могут оказаться носителями дополнительных, неочевидных, несхватываемых сил и сущностей. Даже самая ординарная, серая, потертая кошка, потенциально представляет собой всегда нечто иное. Нет такого мира, нет такой реальности, где бы вещь означала саму себя, где бы кошка была только кошкой. В каждой кошке спит стремление выше...

Сферическая система онто-гносеологических координат

Понимание Традицией структуры мира может быть описано символом сферы или круга. Это очень удобная геометрическая фигура, с нее начинал Платон. Он утверждал, что первый человек (андрогин) был круглым, шарообразным, потом его раскололи на две части, и получилось два пола. Сам круг является фундаментальным, изначальным символом Традиции, матрицей всего ее языка^{1}.

В сфере (или круге) есть периферия и есть центр. Всякая вещь, данная нам в конкретных ощущениях, всякий объект созерцания, который осмысливается, каждое явление, с которым сталкиваемся, с точки зрения Традиции, всегда есть только периферия. И сами мы — периферия. Но где-то, перпендикулярно ко всему, по направлению радикально внутрь, существует некоторый вектор, указывающий на полюс^{2}. Это — полярная ось нас самих и вещей, с которыми мы сталкиваемся. Вся эта сфера находится в непрерывном движении. И движение это — залог жизни мира во всей его подлинной полноте и сложности. Исламский эзотеризм в этом движении, предшествующем любой конкретной физической деятельности, различает два противоположных направления: мобда и ма'ад^{3},«проявление» и «возврат».

Так же, как в индуизме, в йогическом учении Патанджали существует представление о вдохе и выдохе Вселенной, вдохе и выдохе богов. Смысл этих сходных гносео-онтологических концепций из разных традиций таков. — В сфере бытия присутствует некоторая особая пульсация: удаление от полюса и приближение к нему. Собственно говоря, именно эта пульсация и является сакральным бытием. Сам полюс неподвижен, самостоятелен, неизменен. Однако между центром и периферией непрерывно движутся бытийные, витальные, духовные, гносеологические потоки. Все они в своей парадигме, в своей внутренней схеме, скелете, в своей гносеологической, духовной основе, представляют два разнонаправленных движения: вовне — выдох (проявление), и вовнутрь — вдох (возвращение), выход из Центра и возвращение в Центр. Любое нормальное познание в мире Традиции характеризуется именно таким циклическим ритмом. Все здесь является лишь комбинацией двух парадигматических движений — выхода и входа. Все практики по духовной трансформации, связанные с дыханием (у йогов), с ритуальным танцем (у суфиев) и т.д.- это применение к тонкой физиологии человека метафизической модели, представляющей мир как постоянное ритмическое вдыхание и выдыхание полюса. Полюс исторгает из себя свет и вбирает его назад, выходит на периферию и возвращается в центр. Иллюстрациями этого принципа являются буддийские и ламаистские мандалы.

По мере отдаления от центра (онтологического полюса) множественные периферийные круги отталкивают, уводят вещь, ситуацию, человека от возвращения к центру, вовлекают его в свастикообразное вращение на периферии. После выхода вещи из центра на нее немедленно начинают действовать силы, мешающие возвращению. Это инерция выдоха (мобда). Как правило, им удается сорвать движения возврата, предотвратить его, вовлечь существо либо в круговращательное движение, либо в радиальное удаление еще дальше от центра. Безмятежная логика «вышел-вернулся» существует лишь в чистой теории. Это трагическое обстоятельство является залогом авантюрности, рискованности бытия. В этом — метафизический корень героического мифа, драма инициации и духовной реализации существ.

Именно из этого состоит ткань реальной жизни, смысл которой, с точки зрения Традиции, в том, чтобы перевести вещь с периферии к полюсу и в том, чтобы низвести с полюса облагораживающее, возвышающее, преображающее воздействие на конкретную точку периферии.

Метафизический смысл исихастской практики (повторения Исусовой молитвы: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного») имеет то же самое значение. Первая фраза: «Господи Исусе Христе», повторяется со вдохом, «помилуй мя грешного» — с выдохом. Вдох — это вбирание в себя Божественного Имени, призывание полярной точки, онтологического полюса православно понятого мира. Когда мы говорим: «Господи Исусе Христе», мы вбираем в себя этот трансцендентный исток, это единство. Когда мы говорим: «помилуй мя грешного» — мы исторгаем из себя конкретность, периферийность и упруго, как пружина, отбрасываем наше имманентное, категориальное, фиксированное существо — «нас грешных». Вместе с «помилуй мя грешного» — мы буквально испускаем дух, умираем как индивидуальности. Отбрасываем свою имманентную индивидуальность для растворения в полюсе. И так много-много раз, пока эта молитва, этот ритм не станут внутренним содержанием молящегося. Таким образом, повторение молитвы Исусовой является актом наивысшего познания и предельной формой гносеологического цикла, кратчайшим путем духовной реализации.

Цветочная методология сакральных наук

Но вернемся к тому, с чего мы начали: что же все-таки является аналогом современной науки в мире Традиции?

Можно сказать, что до определенной черты таким аналогом являются сакральные науки. Сакральная наука занимает промежуточное положение между онтологическим полюсом сферы бытия, где все присутствует одновременно в едином холистском синтезе, и областью периферии, где вещи и существа представляются чем-то отдельным и индивидуальным. Сакральные науки предполагают определенную специализацию, ограничение предмета исследования, некоторую структурализацию методологии, выработку концептуального инструментария. Это сближает их с современной наукой, и можно проследить историческую связь: современные науки развились из наук сакральных. Но вместе с тем, сакральные науки никогда не утрачивали связи с онто-гносеологическим полюсом, призваны были служить ему, и следовательно, их праксис был сопряжен с теургической, сотериологической стороной, был не только действием познания действительного, но вместе с этим и актом преображения действительного, приведения действительного к холистской полноте. Этот аспект сакральных наук, напротив, резко контрастирует с наукой современной, которая никогда не ставила перед собой подобных целей, считающихся в современном мире исключительной прерогативой религии, магии и т.д.

Сакральные науки относятся к области неокончательной детализации, поэтому они имеют и специальные черты, свойственные только данной конкретной сакральной науке, и общие универсальные аспекты, возводящие каждую дисциплину к единому «полярному» истоку. Сакральные науки связаны с развитием рациональных черт в человеке, но это сакрально-научная рациональность существенно и качественно отличается от чистой рассудочности, ставшей гносеологическим критерием научности в Новое время.

Безусловно, человек как вид обладает рациональным мышлением. И человек Традиции обладает им ничуть не в меньшей степени, чем современные люди. Человек не может не выделять какой-то конкретный фрагмент, сектор бытия, определенную совокупность явлений в отдельную отвлеченную, оторванную от других категорию. Рациональное оперирование с реальностью вписано в программу человека. Как бы холистски и всецелостно ни был ориентирован человек Традиции, когда он видит Васю, он говорит: «Здравствуй Вася», а не «Здравствуй, Маша». Аскет, погруженный в духовное созерцание, в осмысление полярного начала, конечно, может не замечать, где он находится и что у него вокруг, ему немудрено спутать и Васю, и Машу, и Федю, так как ему фундаментально нет до них дела. Но обычный человек, даже в мире Традиции, вынужден иметь дело с деталями, которые фиксируются, выделяются в нечто самостоятельное, подчиняясь механизмам рассудочности. Сакральные науки описывают реальность рациональными методами, отчасти напоминающими современные научные модели. Но в них выделение конкретного элемента, выхватывание его из общей среды, никогда не окончательно.

Человек фиксируется на какой-то вещи, начинает подробно описывать ее, но в какой-то момент отступает назад. Он говорит: «Да, конечно, я вижу, что это, действительно, дерево, я внимательно пригляделся — это дерево, а не что-то еще». Но тут же сакральное внимание, как видеокамера, отъезжает: «Но ведь дерево — это же знак, символ оси мира, иллюстрация того, как духовная почва, из которой мы созданы, некое предмировое начало, выпускает, питаясь соками смысла, как зеленые листы, наши собственные души». Таким образом, познание дерева как фиксированной «ботанической» реальности происходит, но тут же происходит и «откат» в реальность символическую. Поэтому никакая наука в рамках Традиции не является строго отдельной от остальных, не имеет ни однозначно определяемого предмета, ни четкой методологии.

Алхимики, к примеру, обычно сами не знают, о чем пишут. Они пишут о трансформации элементов, но нелепо думать, что вся привлекаемая герметиками развитая мифология — лишь искусственная шифровка конкретных химических процессов. Например, свинец. Алхимики его берут, трогают пальцами, но тут же их внимание отъезжает от него, конкретность свинца пропадает, растворяется в знании о том, что свинец — это Сатурн, Сатурн пожирающий своих детей, Сатурн-время. Сразу конкретный свинец растворяется в комплексе представлений о времени, о первоматерии, о «работе в черном», да мало ли о чем еще... Plumbum nostrum... Загадочная многомерная реальность, объясняемая еще более загадочной реальностью... Не кроссворд, не шарада, но рискованная оперативная мистерия. Свинец — спуск в ад, инферно, смерть, гниение. Химически, экзистенциально, эстетически, этически, онтологически... Сакральная химия, роскошь ускользающих смыслов...

Структура сакральной науки такова, что она никогда не бывает окончательно категориальной. Она оперирует определенной системой терминов — но эти термины (вопреки латинской этимологии слова terminus — «окончательное», «строго определенное», «ограниченное») никогда не окончательны. Они «мерцают»: сейчас означают одно, через мгновение — совершенно другое. Поэтому идея дешифровки алхимии, как и любой другой традиционной науки, в том числе магии, чисто рациональными средствами обречена на фиаско.

Что у того или иного мага имеется в виду под «духом Венеры»? Может быть, одно, а может быть, и другое, а может быть, что-то третье. Субтильное влияние, набор физических и душевных свойств, модуляции голоса, сочетание цветов, туманный облик вызванного с той стороны существа...

В алхимии трансмутация металлов (например, свинца в золото) иногда получается, а иногда — нет. И никогда не ясно, что под этим имеется в виду. Существует как физические слитки золота, полученные в результате трансмутации, так и свидетельства о духовных достижениях исторических практикующих алхимиков.

Обратимся, к примеру, к ботанике. Эта дисциплина вышла из вегетальной (цветочной и древесной) магии, колдовства. Кто раньше занимался сбором трав? Ведьмы, колдуны, целители. Они знали качественные, причинные аспекты растений. Когда в эту сферу ворвались немецкие ученые-профаны, которые стали прокалывать бабочек и сушить гербарии, с целительской и ведовской, полноценной, сакральной ботаникой было покончено. Здесь снова мы видим насилие над полярной моделью, разрыв, отрицание, отказ от холистского мировоззрения в пользу номиналистского убеждения в приоритете отдельного над всеобщим.

Есть некоторая «полярная» неопределенность в том, как традиционное сознание рассматривает предметы, как оно их квалифицирует, каталогизирует. Эту особенность легко проследить на примере трактатов средневековых авторов. Альберт Великий, например, пишет о ботанике, металлах, свойствах камней. У него можно узнать о том, как правильно плавить медь и как делать примочки, когда вас укусила змея. Далее делается любопытное сообщение об ангельских чинах, о молитвенных практиках, о сакральной истории и т.д. Нет понятия о несопоставимости высокого и низкого, нет водораздела между техническим и моральным. Все представляет единое холистское пространство. За всем виден полюс, за всем полюс предугадывается, и именно полюс является главной целью, задачей для человека, познающего мир, себя, окружающее в рамках Традиции.

Такой метод познания можно назвать «сферическим». Он подобен распускающемуся цветку. Цветок раскрывается сразу во все стороны. Это полная противоположность рациональному дискурсу. Если мы познаем ботанику в Традиции, мы одновременно познаем демонологию, теологию, медицину, музыку, искусство строить соборы и т.д. Именно поэтому существует определенная медлительность сакрального сознания. Если бы цветок раскрывался только в одну сторону, он бы делал это мгновенно. Но ему надо раскрыться во все стороны, поэтому он ждет первых лучей солнца, он ждет предрассветной росы. Он медленно раскрывает бутон и обнаруживает свой полюс, а после с той же томительной медлительностью проделывает обратную процедуру в преддверии лунной полночи. Раскрытие и закрытие цветка является одним из излюбленных символов для описания того, чем является процесс познания в Традиции. Считается, что феи и эльфы питаются запахами роз, поскольку тонкие сущности познают реальность именно «сферическим» образом.

Парадоксы мудрости

Полнота и совершенство познания в сферических, холистских координатах, приводит человека Традиции к такому состоянию, как мудрость. Обратите внимание, что в нашем мире, на нашем современном языке слово «мудрец» — форма насмешки, почти оскорбление. «Мудрецом» называют либо законченного идиота, либо человека, который сморозил какую-то феноменальную глупость. Отсюда выражение — «ну, ты намудрил», т.е. наделал бессмысленных и непродуктивных глупостей. Когда хотят похвалить, говорят: «это — ученый (знающий, компетентный) человек». Это не случайно. В Традиции совершившийся, положительный процесс познания — это достижение состояния мудрости. А мудрец ничего конкретного толком не знает и знать не хочет^{4}. Он знает все вместе. На конкретный вопрос можно получить от него довольно глупый (на первый взгляд) ответ. Правота мудреца, как правило, обнаруживается через какой-то, иногда довольно продолжительный, отрезок времени. Мудрец выше любого профессионала в любой области. Он знает все вместе. Мудрец — фигура сферической системы координат, существо, которое само подражает полюсу, зафиксировано на полюсе и погружено в пульсацию Единого. Чем больше он знает Все (то есть полюс), чем более он полярный мудрец, тем меньше он знает что-то конкретно. Конкретное его мало интересует, в конечном счете, конкретное его не интересует совсем.

Мудрецы «второй категории», которые пишут многословные трактаты по ботанике, ангелологии, стратегии и т.д., обычно на таких молчаливых, сосредоточенных мудрецов молятся. Мол, «если бы такой безмолвный гуру что-нибудь сказал, мы все со своими скудными познаниями были бы посрамлены; дистанция между всем и очень многим гораздо больше, чем дистанция между очень многим и очень малым...». Мудрость не просто наглая претензия шарлатана, это подлинное вскрытие трансцендентного полюса, который является одновременно полюсом всех вещей. «Атман — есть брахман», утверждает адвайта-веданта. Познавший свой собственный полюс (атман) познал полюс всех остальных вещей и стал, таким образом, полюсом этих вещей.

Сакрально-научное определение Любви

Теперь давайте резко отойдем в сторону от разбираемого предмета, и попробуем сформулировать: что такое любовь в понимании Традиции?

Понятие это «засорено» человеческими эмоциями. На этом лугу попаслись все кому ни лень: и классическая литература, и современная эстрада, и мещанский роман, и нудные проповедники-моралисты. Наверное, ничего не вызывает столь предсказуемо активной реакции у человека, как апелляция к любви. На тему любви люди откликаются, как несчастные животные профессора Павлова на зажигающиеся лампочки и удары электрического тока.

Как правило, под этим подразумевается некая сентиментальная, взбудораженная, нервическая судорога, окатывающая волна, подкожный зуд. Но помимо эмоционального, чисто психологического, сентиментального представления о любви существует ее почти математическое определение. И это определение очень легко сформулировать. Великий православный аскет авва Дорофей говорил приблизительно так: «Любовь — это сближение спиц колеса по мере приближения к ступице. Поэтому любовь к Богу как к ступице (это первая христианская заповедь) и любовь к ближнему как к спице (это вторая христианская заповедь) нераздельны между собой, подобны. Стремясь сближаться друг с другом, мы приближаемся к третьему — к ступице, к Богу, а стремясь, наоборот, к Богу, мы приближаемся друг к другу». В этом святоотеческом объяснении любви, мы сталкиваемся с изначальным, универсальным, действенным во всех аспектах изложением традиционного мировоззрения. Такая демистификация и десентиментализация, вскрывая суть этого понятия, позволяет оценить его едва ли не с математической точностью. Что может быть ближе, чем близость между познающим и познанным? Это самая высокая степень любви. Познавая, мы отождествляем себя с тем, что познаем. Когда это происходит на полярном уровне, речь идет о совершенной любви. Таким образом, процесс познания и путь любви в Традиции, лишенный сентиментальной мишуры, строго тождественны.

В высшей степени показательно, что эта цитата из аввы Дорофея украшает собой первую страницу Пустозерского сборника, «Жития протопопа Аввакума».

Сакральный язык оперирует синтетическими понятиями

Базовая парадигма сакральной науки, холистский метод, сферическая модель познания, гносеология любви совпадают с тем, что мы назвали ранее языком Традиции. Язык Традиции и есть не что иное, как постоянное, многомерное, многообразное воспроизводство полярного круга и движение внутри этого круга. Изначально язык Традиции совпадал с тем языком, что предшествовал вавилонскому столпотворению. В довавилонскую эпоху язык в парадигматическом, структуралистском смысле совпадал с тем, что мы понимаем под языком в обычном контексте. Когда Традиция была едина и совершенна, все говорили на одном языке. И язык этот был построен по идеально сакральному принципу, максимально приближен к ясности математически-геометрической сферической модели.

Следы этого изначального холистского языка мы можем заметить в некоторых этимологических закономерностях. Этот изначальный язык не знал строгой категориальности. В нем не было четкой дифференциации, например, по половому признаку. Есть два русских слова: тетя и тятя. «Тетя» — это женщина, «тятя» — отец, мужчина. Однако изначально это было одно слово, и обозначало оно ни мужчину, ни женщину, а просто большого человека с точки зрения маленького. Так маленькие называли всех больших, не важно женщин или мужчин. (Отсюда отнесение этого слова к «детской речи».)

Другим примером сохранения элементов протоязыка является присутствующий, в частности, в нашем русском языке средний род (глубинный пласт лингвистического уровня, на котором существуют слова или понятия, предшествующие половой дифференциации). То же самое можно сказать в отношении цветовой дифференциации. Есть русское слово черный и славянское чермный. Одно означает «черный», а другое «красный» цвет. Разумеется, изначально это было одно слово. Говорят: «чем богаче народ, тем больше оттенков цвета есть в его языке». Это, на самом деле, полная ерунда. Чем «примитивнее» народ, чем он больше «путает» цвета, называет одним словом целые группы предметов и понятий — тем ближе этот народ к сакральной парадигме, тем сакральнее этот народ.

Но вернемся к «черному-чермному». Как объяснить этот лингвистический минимализм? В этом слове содержится идея некоторой цветовой нагруженности. Степень нагруженности может быть разной, в том числе максимальной (черный цвет), но может быть просто сильной, что отличает насыщенно красный от бледного и блеклого (в этом случае чермный означает «красный»).

Еще более интересный пример — слово свет. Свет всегда ассоциировался с чем-то светлым, белым. Это очень древний корень «su», потом «u» затвердевает (это в лингвистике обычное явление u — v), и мы получаем немецкое schwarz (черный), Schwan (лебедь), и даже Schwein (свинья). Само слово свет (hweta), «световой», «белый» может в своем развитии, входя в некий категориальной, фиксированной мир, означать и прямо противоположное. Изначально свет и цвет («su») означали некое сияние. А сияние может восприниматься и как свет (нечто светлое на темном) и как цвет (насыщенность на светлом). Это еще типично холистский метод. Не случайно говорят, что дзен-буддистские коаны (например, «встретишь Будду, убей Будду») являются самым прямым путем к познанию реальности.

Православное богословие, со своей стороны, целиком строится на сверхрассудочных догмах (троичность Бога, две природы Христа и пр.), на вещах, принципиально противоположных категориальному мышлению. Не случайно апостол говорил, что «христианство для иудеев соблазн, для эллинов же безумие». Это верная примета сакрального языка, где парадокс, взаимоисключающие утверждения отнюдь не дисквалифицируют высказывание, а напротив, подтверждают его подлинность.

Всеслово

Все сакральные символы призваны открыть то полярное пространство, которое спит по ту сторону рациональной пленки внешнего. В изначальном языке каждое слово означало не только два противоположных понятия, но и вообще все. Тотально все! Такие слова есть и сейчас. Они сохранились в литургических практиках и в сакральных комплексах, которые до сих пор являются действенным инструментом духовной реализации в различных традициях. В частности, «зикр» в исламском эзотеризме. Суфий постоянно повторяет: «Аллах, Аллах, Аллах» и, таким образом это слово становится для него всесловом. Его значение начинает вбирать, поглощать, уничтожать все прочие слова. И что бы он ни пытался сказать, губы его произносят: «Аллах».

Исусова молитва у исихастов играет ту же роль.

Христианская традиция содержит еще одно слово, претендующее на роль «всеслова». Это человеческий аналог ангельского гласа: «Алиллуйя». Конвенциональная этимология слова алиллуйя — это дословно «слава Тебе Боже» на иврите. Здесь нет никакой загадки. Ситуацию резко усложнили русские староверы. Они поняли, что это слово гораздо важнее его буквального перевода с еврейского. Оно означает вообще «все вместе». В русской литургической традиции было принято произносить: «Алиллуйя» дважды, а потом: «Слава тебе Боже» — перевод на славянский язык формального содержания этой формулы. И когда Никон волевым решением ввел дополнительную, четвертую «алиллуйю» (на современный ему греческий манер), лучшие представители русской духовной традиции восстали, считая, что такое четверение «алиллуйи» символически вносит в Святую Троицу «дополнительное лицо». Но самое интересное — это расшифровка старообрядческими полемистами символической нагрузки самого слова алиллуйя: ал — символизирует Бога-Отца, илл — Сына, а уйя — Святого Духа. Никакой внятной «научной» аргументацией это утверждение не было оснащено. Все это можно было бы отнести к области курьезов, если бы не исследования Германа Вирта^{5}. Уже в XX веке по мере реконструкции протоязыка человечества, в ностратических и даже праностратических его пластах обнаружилось, что древнейшей сакральной формулой обращения к Богу было сочетание трех гласных звуков a, i, u. Получается, что староверы, непонятно каким образом, еще в XVII веке сохраняли древнейшие, тысячелетней давности (а возможно, еще более древние) формы сакрального взывания к Божеству.

Расположим эти гласные на руническом или календарном круге. А оказывается внизу — это весна, i — вверху — летнее солнцестояние, u — опять внизу — зимнее солнцестояние. Если эту календарно-примордиальную модель в сакральной лингвистике, исследованную Г.Виртом, наложить на христианскую доктрину, христианские догматы, мы получим шокирующий своей глубиной, цельностью и гармоничностью мир. Таким образом, мы обнаруживаем подлинное, сакральное христианство, а не тот его суррогат, с которым обычно приходится иметь дело.

«Прогресс наук» и уловка языка современности

Может возникнуть вопрос: «Если люди Традиции были так умны, знали все, если они постоянно погружались в полярное созерцание и были мудрецами, то почему же они не знали, например, того, что Земля вращается вокруг Солнца, почему не изобрели мобильный телефон?» За этими вопросами стоит очень интересная модель. Это заявляет о себе язык современности. Вопрос формулируется в нас, но не нами. Представление о «прогрессе материальных наук», о ненаучности изначальной Традиции, о несовершенстве и технической бестолковости древних обществ — это продукт некоторой внушенной нам извне иллюзии, гипноза, за которым стоит язык современности. Стоит зафиксировать этот момент, затем открыть «Кризис современного мира» Рене Генона, просмотреть внимательно первую и вторую лекции настоящего цикла и хорошенько все обдумать.

Это не так просто, но это необходимо для того, чтобы парадигма языка современности в вашем сознании стала чем-то очевидным, чтобы вы поняли, как она функционирует. Задача Нового Университета — серьезно и глубоко разобраться с подобными вещами: с языком Традиции и с языком современности. Не раз, не два, а множество раз надо ставить на себе интеллектуальный эксперимент. Требуется непрерывная рефлексия по отношению к языку современности, действие в нас которого необходимо отслеживать постоянно.

Это следует сделать постоянной интеллектуальной практикой.

Онтологическая катастрофа

Здесь мы вплотную подошли к теме происхождения современных наук. Где лежит барьер между сакральной наукой в мире Традиции, тем гносеологическим, сферическим, холистским комплексом, который я пытался описать и, собственно говоря, современной наукой? Где находится источник нашей мнимой убежденности в том, что мы знаем больше, чем древние?

Первое, что необходимо понять: между современной и сакральной наукой лежит важнейшее поворотное событие — колоссальная и необратимая интеллектуальная катастрофа. В полярном комплексе, где все живет и движется в сложной, авантюрной, героической реальности вскрытия и сокрытия полярного начала, вдруг происходит некий надлом. Какая-то вещь, например, вышла и не вернулась. Назад дороги нет. Выход был, вход закрылся. Кого-то вышвырнули из ресторана, дверь захлопнул привратник с лакейской удалью. И все. Ты во вне, в ночи, назад не пускают, метро закрылось. Произошла катастрофа. Вещи, которые оказались на периферии, больше не могут найти путь к своему полюсу. Полюс больше не может выйти из себя и облагородить своим чистым влиянием, своими преображающими лучами вещи, лежащие на периферии.

Существует одна космогоническая теория в сафедской каббале Исаака Лурии — концепция «цимцум». Она рассматривает творение мира как результат катастрофы. Эта теория обратна привычному космогоническому мифу о божественных эманациях. В учении об эманациях Бог увеличивается, изливает от собственного изобилия себя вовне, и так возникает мир. В лурианском учении «цимцум» Бог, напротив сжимается, прячется в самого себя, стягивается к своему внутреннему ядру. И то ничто, от которого Бог спрятался, скрылся, — то вакуумное, пустотное пространство, сверхсгущенная пустота, — осталось в трагичном недоумении на периферии божественного, отныне за его пределами. Как говорят лурианские каббалисты: «Все вещи отныне не там, где они должны быть». Все вещи изменены: то, что должно быть внизу — наверху, и наоборот. Этот травматический мир путается и бредет по слепым лабиринтам отчуждения, полный трагизма.

Похожая картина понимания онтологической катастрофы свойственна крайним староверам-беспоповцам, рассматривающим наш мир в эсхатологической, апокалиптической перспективе. Святая Русь, мир любви, спасения, истинной Веры, полярного дыхания, преображающего своими лучами людей, стихии, вещи, вовлекающего их в процесс объединения, воцерковления, становления единым существом, нарушается некой антисилой, неким демоном, духом внешних сумерек. Какое-то иное могущество получает временно контроль над периферией. Это — духовный антихрист. Холос, целостность, единство, органика полярных сетей нарушена, периферия попадает под темную доминацию внешнего существа, действующего от инстанции, противоположной полюсу. Золотые нити, связывавшие вещи с их полярными онтологическими архетипами, отныне разорваны, разрезаны злостной рукой, духовные сады разорены, деревья вырваны с корнем^{6}.

И тут возникает рельеф постсакрального мира, рельеф города после бомбежки. «Герника» своего рода. Эта улица вела куда-то, теперь никуда не ведет... Повсюду валяются странные, разрозненные предметы... Домашняя утварь разбросана в беспорядке... Здесь ничего невозможно понять, если не знать предшествовавшей этому ужасу картины. Этот посткатастрофический рельеф обескровленной онтологии и пытается осознать, осмыслить, отструктурировать так называемая «современная наука».

Антихолизм современной науки

Современная наука исходит из антихолистского принципа. Все, что называется «современной наукой», все, что принадлежит сфере современной науки, основано на негласном законе — на отрицании холизма, холистского мировоззрения как чего-то недонаучного, ненужного, неправильного, несуществующего. Современная наука изучает постхолистский, постсакральный мир, где каждая вещь строго равна самой себе, где А равно А, и связи между вещами надо осознавать, исходя из самих вещей, без апелляции к общему знаменателю.

Провозвестие такого катастрофического подхода может быть распознано в позиции номиналистов, которые не хотели двоить вещи. Но на самом деле, конечно, всей полноты этих чудовищных, агрессивных, эсхатологических обертонов антихолистский подход достиг гораздо позже, в период Просвещения. Как говорил Хайдеггер: «Время рождения картины мира — есть день рождения наук»^{7}. Тогда же возникло представление о науке, как о чем-то особом, о чем-то самостоятельном.

Раньше русское слово наука, ничего, кроме мастерства, умельства, владения определенным ремесленным навыком не означало. Ловко куешь подковы лошади или делаешь воздушных змеев — значит «ученый». Того фундаментального значения, которое заложено в латинское sapientia, в английское science, французское la science, русское слово наука не несет. В европейских же языках термин наука означает способ познания мира после катастрофы холистского комплекса, попытку (достаточно успешную) выстроить особую гносеологическую модель, которая отрицает сферическую, полярную, холистскую модель познания, на которой базируется Традиция.

Представьте, что шар стал кругом, а круг стал окружностью, т.е. внутреннее измерение — то, что составляло онтологическую суть, невидимый, но наиболее интересный аспект вещей и связей — утрачено. Если раньше на периферию постоянно осуществлялся ритмический онто-гносеологический наезд-отъезд центра (и в этом состояла сущность сакральной науки), теперь периферия четко зафиксировалась как таковая, и отныне даже сама мысль о том, что есть какой-то путь вовнутрь, стала восприниматься как абсурд.

Много лет тому назад я пил пиво с одним «кадровым» молодым человеком. Говорю ему: «Понимаешь, внутренний мир...» А он: «А что это, «внутренний мир»? У меня внутри печень, кишки, в общем, все в порядке». Так же и с представителями современной науки, когда им говоришь про «онтологический полюс» вещи, они отвечают: «Какой еще «онтологический полюс»? Молекулы, атомы — это я понимаю. А что еще может быть внутри?».

В этой катастрофе, в этой фундаментальной, гносеологической, духовной бомбежке человечества было изъято, эвакуировано содержание реальности. Экскаватором было выскоблено пространство сакральной гносеологии процесса и заменено очень неустойчивой, страшной по последствиям моделью объединения периферии, исходя только из самой периферии. Вещь стала рассматриваться как А равное А, и только А. «Вступили в действие» (отныне в тоталитарном режиме) законы формальной логики — неонтологичные, игнорирующие то, чем является бытие.

В свое время я написал программный текст «Литература как зло»^{8}. С тем же успехом можно выдвинуть тезис: «наука как зло». Можно по-разному (как и в случае литературы) оценить, причина ли зла современная наука или наоборот — жертва его. Как в том тексте, так и сейчас, я не могу ответить на этот вопрос.

Однако совершенно очевидно, что современная наука фиксирует некую страшную, постсакральную картину мира. И тем фактом, что она это делает самодовольно, а не трагически, она эту ситуацию безусловно усугубляет.

Давайте снова обратимся к «Житию Аввакума». Там на второй странице изображен один интересный символ — антипентаграмма, которую автор рассматривает как печать антихриста. Выглядит она так: пятиконечная звезда вовне круга, внутри треугольник, в нем «лучи любви» (как у аввы Дорофея), сближающие всех носителей реальной церкви. В центре написано слово Богъ. К нему сходятся пять лучей («стезей»), образующих пятиконечную звезду с вертикальной ориентацией. Внутри круга изображены также пять человеческих голов с пятью православными восьмиконечными крестами и пятью надписями святый. Вне круга на концах обратной, перевернутой пятиконечной звезды изображены другие пять голов с именами главных иерархов-гонителей Старой Веры. Внизу- сам патриарх Никон. Христос всех соединяет внутренней звездой любви, ведет к полюсу. Антихрист всех разделяет, звездой денницы влечет в сумерки внешние, прочь от священного круга.

«Житие Аввакума» было написано в тот момент, когда в России (и это математически точно можно установить) происходит отказ от холистского мировоззрения русского Средневековья, нормального, полноценного Православия в пользу профанического, постсакрального, несвященного современного устройства. Аввакум, другие старообрядческие авторы имеют колоссальное значение для понимании метафизики русской истории. Сам подвиг их в данном контексте обретает особый смысл.

Науки причин и науки следствий, клиппот

Существует широко распространенное мнение, что современные науки являются продолжениями более древних сакральных дисциплин. Например, современная математика — якобы продолжение древнегреческой пифагорейской математики, алгебра — элемент исламской буквенно-цифровой культуры, химия — вышла из алхимии, физика — из натуральной магии, астрономия — из астрологии и т.д. Поскольку в рамках языка современности реальность рассматривается как процесс поступательного развития, предшествование сакральных наук здесь рассматривается как признак их ущербности, недостаточности, зачаточности. Заметим, что и в этом отношении современный подход противоположен Традиции. Если в мире Традиции говорят: «Так было раньше, так древние отцы говорили» — это онтологическое подтверждение тезиса: отсылка к истокам носит положительный, качественный характер^{9}.

В современном мире все наоборот: «А-а-а, это было раньше, при царе Горохе, тогда темные люди жили». — Таким аргументом можно дискредитировать что угодно. В рамках языка современности существует представление о том, что современные науки развились из некоего архаического, ущербного зародыша. И так они развивались, пока наконец не превратились в блистающее совершенствами величественное здание современных наук.

Что в этих науках собственно нового, что в них чисто современного?

Дело здесь не во времени возникновения, но в качестве гносеологического подхода. Чем больше акцентирован разрыв с древним холизмом, тем более современным выглядит тот или иной текст, ученый, научный метод. Но если наш современник хоть в малой степени обратится к холистскому подходу, он немедленно будет сочтен безнадежно устаревшим, старомодным или не политкорректным. Можно сказать, что идея деонтологизации как активного процесса, удаление полярного холистского центра из поля познания мира ясно осознавались как целиком положительное явление представителями современной науки (особенно в ее позитивистском направлении). Курс был взят на «элиминацию (уничтожение) метафизики». Целый ряд серьезных (с точки зрения современной науки) ученых в XIX веке отправился в крестовый поход против остаточных элементов холистского мировоззрения. Эта тенденция получила название «позитивизма», ее продолжение в XX веке — неопозитивизм^{10}и постпозитивизм^{11}(постпозитивизм ни в коей мере не следует рассматривать как преодоление основных установок позитивизма, напротив, это была попытка спасти базовые принципы позитивистского подхода путем их адаптации к сложной, критической ситуации, постепенно сложившейся в результате обнаружения многочисленных погрешностей и несуразиц в классическом позитивистском подходе).

Периферия онтологической сферы должна была стать единственным сектором изучения современных наук. Началось все с точной фиксации дисциплин: «Это — только химия, это — только физика, это — только ботаника, это — только зоология, это — только социология». Четкое деление наук на гуманитарные и естественные — важнейший элемент в разложении холизма.

В холистском, сакральном методе не существует «только химии» или строго отделенной от нее ангелологии. Ангелология рано или поздно перейдет в ритуалистику, в эсхатологию, в историю и, в конечном итоге, в ботанику и химию. И наоборот, начиная с практической области, фундаментальная логика символизма рано или поздно приведет к исследованию метафизических вопросов.

Современные науки сложились в результате тотальной демаркации предметов исследования^{12}. Если раньше онтологический полюс действовал на периферию, создавая атмосферу размывающего границы живого мерцания вокруг конкретной дисциплины, то в языке современности это полярное воздействие было устранено. В языке Традиции полюс не то что бы отменял, но растворял фиксацию определенных наук, предметов, явлений, существ, делал границы прозрачными, то в позитивистском подходе метафизика была подвергнута тотальной элиминации. Вещи, конкретные методы, дисциплины стали, в свою очередь, растворять полюс, «осмеяный» и «униженый» (приравненный к предрассудку) апологетами современной науки. Именно этот процесс Ницше зафиксировал в страшной формуле: «Бог умер. Вы убили его. Вы и я». Ницше был, пожалуй, единственным, кто совершенно адекватно понял глубинный смысл происходящего в современном мире, он — один из самых честных, правильных и глубоких мыслителей нашей эпохи. Наверное, лучший. Трагичный и честный мыслитель в отличие от оптимистов прогресса...

То, в чем состоит принципиальная разница между конкретной традиционной и аналогичной ей современной наукой, прекрасно сформулировал Фулканелли на примере алхимии: «Алхимия — это наука причин, химия — наука следствий»^{13}. Алхимик может поменять нечто в сфере причин местами и получить совершенно абсурдный для химика результат. Для алхимика все находится в движении, поэтому для него нет, например, просто меди. Медь — это несозревшее серебро. При определенных навыках медь можно искусственным образом довести до кондиций серебра. Ведь медь не равна меди, серебро не равно серебру, а за всем этим стоит причинный, полярный, холистский комплекс (называемый в алхимии «Меркурием», «ртутью» или «философским морем»). Область причин — сфера близости к полюсу (вспомним, что «сердце Меркурия спит на северном полюсе»). Операции с этой реальностью меняют структуру периферии синхроническим (нелокальным) образом.

Определение Фулканелли можно с успехом применять для обозначения дистанции между любой традиционной наукой и ее современным аналогом. Можно сказать, что современная физика находится точно в таком же соотношении с натуральной магией, как химия с алхимией. Физика — это постмагия. Когда магия закончилась, рассмотрение причинных аспектов реальности было вынесено за скобки, тогда изучаться стали лишь скорлупы вещей и явлений, их внешние оболочки. Таким образом, современная физика довольно быстро (на основании второго закона термодинамики) обнаружила неизбежность тепловой смерти вселенной. Это совершенно естественно должно следовать из самого факта энтропии мира вещей, оторванных от невидимых причин. Первоимпульс, давший старт действительности, будучи помещенным во время (Big Bang), с неизбежностью имеет одну перспективу — угасать при трении. До тех пор, пока не угаснет. Так как причина вещей полагалась, в языке современности, на том же уровне, что и следствия, тотально диахронизировалась и имманентизировалась, она утрачивала свои сотерологические качества, способность в любой момент вступить в область периферии для исправления кризисных явлений, нарастающих в области действительного, предоставленного самому себе. С этой проблемой столкнулся Исаак Ньютон, один из главнейших архитекторов языка современности применительно к естествознанию. Абсолютизировав индуктивный метод (знаменитые ньютоновские высказывания «Hypotheses non fingo» и «Физики, меньше метафизики!»), Ньютон увидел безысходно трагические перспективы богооставленного мира и во второй половине своей жизни обратился к экстравагантным теориям из арсенала сакральных наук (каббалы, алхимии, магии и т.д.), чтобы спасти обнаруженную им мертвую Вселенную от катастрофы. Ньютон был вынужден признать периодическое вмешательство трансцендентной причины в имманентную реальность — в частности, согласно его учению Божество должно волюнтаристски корректировать орбиты вращения планет, иначе планеты рухнут под воздействием гравитации. Эта компенсирующая сторона учения Ньютона языком современности полностью игнорируется.

В мире скорлуп, в мире периферийных предметов, может существовать только одна тенденция — это тенденция вниз и вовне. Полярная и антиэнтропическая тенденция внутрь и вверх отсутствует. В рамках Традиции мы имеем дело с магической, живой, витальной вселенной, где за каждым конкретным физическим предметом, процессом стоит какая-то веселая (или не очень веселая) сущность. Мировая душа всю конструкцию Вселенной вращает, крутит, двигает, оживляет. И эта Мировая Душа не умозрительная абстракция. С ней теоретически можно пообщаться, например, с помощью определенных духовных практик. В современной науке ничего подобного нет. Мировая Душа изъята, осталась лишь сухая скорлупа. Мир скорлуп, мембран (клиппот) — единственный объект исследования в современных науках.

Метафизика бесконечно малых и «полярный двойник»

Почему я назвал лекцию «измерение дистанций и исправление имен»? «Исправление имен» — это понятно: нужно разобраться, чем, на самом деле, являются современные науки, вычленить на их примере язык современности, понять, как он функционирует и т.д. Но почему «измерение дистанции»?

Чтобы понять это, давайте внимательнее приглядимся к современной математике. На меня в свое время произвела очень сильное впечатление книга Рене Генона «Принципы вычисления бесконечно малых»^{14}. На мой взгляд, это одна из лучших книг XX века, ее можно сравнить разве что с «Кризисом современного мира»^{15}. Каждый уважающий себя интеллектуал должен прочесть эту книгу. Она довольно сухая, сложная. Но эта книга настолько важна, настолько фундаментальна, что без нее непонятно, как жить дальше.

Генон же в своей книге утверждает: «Очень мало не значит ничего». Между «очень-очень мало» и действительно «ничем» существует колоссальная онтологическая разница. Мы, конечно, можем пренебречь некоторой погрешностью для удобства вычисления конкретной задачи. Но необходимо отдавать себе отчет в том, что выводы наши в этом случае будут онтологически несостоятельны. Следовательно, любые выводы современной математики об устройстве бытия, основанной на формуле предела, неверны. Вспомним парадокс Зенона Элейского^{16}: За черепахой гонится быстроногий Ахиллес. Вот он уже почти догнал черепаху. Но за это время она тоже преодолела какое-то, пусть скромное, расстояние. И как бы ни был близок Ахиллес, пока он достигнет точки, где только что была черепаха, она еще чуть-чуть продвинется вперед. Из этого парадокса Генон делает вывод: lim x при x, стремящемся к 1, можно сделать равным 1 только путем разрыва континуального движения — постепенное умаление любой величины никогда не даст чистое ничто. Предел может быть достигнут только путем схватывания всего пространства сразу. Стремление, оставаясь только имманентным процессом, никогда не дойдет до цели, свершение трансцендентно по отношению к стремлению.

Этот принцип универсален. Например человеку, практикующему йогу, может казаться, что он меняется — становится другим, не тем, кем был раньше. И это не самообман — он, действительно, «становится». Однако «становиться» и «стать» — это не одно и то же. Стремление само по себе не есть достижение предела. Предел — это трансцендентный в отношении к стремлению рубеж.

Именно в таком соотношении находится ветхий человек, которым мы являемся, с полюсом. Наш полюс — это не то, чем мы станем. Это то, чем мы не являемся. Как говорил Парацельс: «Вещь есть, квинтэссенции нет, квинтэссенция есть — вещи нет».

Другой важный момент, свидетельствующий о неонтологичности современной математической модели — представление о математической бесконечности. В той же книге Рене Генон совершенно справедливо отмечал, что невозможно рассуждать о подлинной бесконечности материального, о бесконечности какой-то проявленной вещи. Всякая проявленная вещь заведомо конечна, потому что охвачена извне (и изнутри) областью непроявленного. Подлинной бесконечностью является то, что не имеет конкретного, периферийного выражения. И время, и пространство, и числовые ряды могут быть неопределенно большими, мы можем не видеть их имманентных пределов, поскольку мы сами находимся в той же периферийной реальности, но этот предел есть. Этот предел все вещи, принадлежащие области действительного, носят в самих себе. Мир — и все, что в нем — имеет начало и конец. Начало не где-то очень далеко в прошлом и конец не где-то очень далеко впереди. На самом деле, начало и конец — это точки, которые совпадают. Они здесь и теперь, они рядом, они — постоянный полюс, который соприсутствует бытию, всегда и везде располагается на его внутренней стороне. По этой причине выражение «математически бесконечное» Генон предложил заменить выражением «неопределенно большое» или «неопределенно малое». Это совершенно корректно, потому что, находясь в рамках количественного мира, мы действительно не можем найти предельно большое число. Всегда найдется еще большее (N=1). Но оно никогда не будет бесконечностью, потому что все кончится, когда принципиально исчерпается количественный план. Следует помнить, что это исчерпание не диахронично, но синхронично. И действительность демонстрирует онтологические пределы в любой своей точке — стоит только лишь немного продвинуться по световому онтологическому перпендикуляру к северному полюсу духа.

Реальная бесконечность трансцендентна, вертикальна по отношению ко всему определенному. Из этого можно сделать и такой практический вывод: никакого «духовного прогресса» нет, что бы ни говорили неоспиритуалисты или христиане-неофиты. Есть мы, и есть полюс. Пока есть мы, нет никакого полюса, есть только иллюзии. Мы от себя никуда не уйдем. Новый, истинный, полярный человек живет здесь и сейчас, но он живет вне нас, помимо нас. Это наш «полярный двойник»... Имманентное развитие по горизонтали не приближает нас к цели ни насколько. «Полярный двойник», покрывало души, обнаруживается мгновенно и безвозвратно, интегрируя в самом факте свершения все возможные направления жизненного пути.

Двусмысленность «конца науки», исчерпанность антихристовой фантазии

Измерение дистанции — это не декларация, это процесс. Он требует от нас активного соучастия. То, что в основании всех современных наук лежит принципиальный отказ от Традиции, не очень-то бросается в глаза. Ученые мужи, авторы научных трудов, как правило, аккуратно обходят вопросы, касающиеся фундаментальных основ тех научных дисциплин, которыми они занимаются. Их интересуют частности. Вообще же, в сфере науки подвизается немало людей, которые просто избегают физического труда. Это их подлинное научное «кредо». Вы никогда не услышите от такого средней руки ученого, в чем смысл физики, например. Разобраться с этими вопросами пытаются гении. Только они действительно интересуются этими вещами.

Необходимо рассеивать гипнотический туман языка современности, плотно укутавший науки в современном мире. Сплошь и рядом мы становимся жертвами банальных иллюзий. И не только в науке — во всем. Но именно эта сфера, связанная с рациональным мышлением, мне представляется наиболее удобной, чтобы начать обнаруживать этот обман, распутывать (или разрубать) этот тугой узел. А делать это становится все труднее и труднее. За последние десятилетия ситуация резко усложнилась. Современная наука как отрицание Традиции сейчас сама находится в состоянии глубочайшего кризиса. Она заканчивается^{17}. Постепенно складывается странная ситуация отрицания отрицания.

Современная наука началась с отрицания онтологии, с вычленения и отвержения полюса; она разрушила сакральное мировоззрение, элиминировала метафизику, но к середине XX века пришла к выводу, что разрушив полюс, она разрушила все. Оказалось, что периферия не имеет самодостаточного бытия, атомарного факта не существует. Поэтому честные ученые, представители различных естественных (и гуманитарных) наук не могли не обнаружить невозможность в рамках современной научной методологии ответить на самые принципиальные вопросы бытия. Последовала целая серия «маленьких революций». Постепенно слово «холизм» стало одним из самых популярных у представителей современной физики.

Фритьоф Капра, например, попытался применить междисциплинарный подход, соединив несколько научных дисциплин и предложив пользоваться «новой парадигмой»^{18}. Он же говорит о некоей «дао-материи».

Становится все более популярной теория хаоса (А.Колмогоров, И.Пригожин), которая является постнаучной (постсовременной) попыткой переосмыслить в новом ключе парадоксы, не решаемые классической наукой.

Это очень сложный процесс. С одной стороны, мы могли бы сказать: «Ну и прекрасно, люди современной науки, «науки как зла», осознали неадекватность своего подхода, поняли и признали, наконец, что, уничтожив сердцевину, вырезав полярное содержание, периферия развалилась на части, оказавшись чистым небытием. Нигилистическая сущность научной методологии обнаружена. Они сдались, стали изучать психологию глубин, историю религий, структурную лингвистику и антропологию архаических народов. (Ведь Юнг и Элиаде это уже не классические современные ученые, они ближе к парадигмам премодерна, к сакральным наукам.) В современный, научный, корректный, классический, академический мир постепенно проникли «политнекорректные» мыслители, отражающие холистские и премодернистические, сакральные модели. (Для современной науки это то же самое, что для РПЦ признание правоты староверов.) Вроде бы, победа... Но...»

Однажды ученик Эжена Канселье (популяризатора и продолжателя дела Фулканелли), Севрен Бафруа^{19} — алхимик, традиционалист, не особенно «семи пядей во лбу», однако, верный «хранитель» классического «музейного» герметизма — высказал интересную мысль, которая меня затронула. «Да, — говорит Бафруа, — сейчас существуют журналы по алхимии, наша наука реабилитирована. Еще несколько десятилетий назад все говорили об алхимии как о некоем донаучном лжезнании. Сейчас относятся к ней серьезно, даже почти уравнивают в правах химическую ортодоксию и герметическую мифологию. Вроде бы, надо радоваться, но что-то совсем не радостно мне. Я испытываю некоторое странное, неприятное, зловещее головокружение от всего этого».

Вынужден признаться, что я испытываю аналогичное чувство. Сейчас можно спокойно публиковать традиционалистскую литературу, и люди, абсолютно чуждые традиционализму, по происхождению, по внутренней структуре души, спокойно принимаются за нее, совершенно не понимая глубокой трагичности, апокалиптичности такого выбора. Эти люди — современные ученые (или не очень ученые), неглупые, приятные, образованные. Но у них полностью отсутствует переживание драмы парадигм, нет ни тени покаяния за предшествующий научный террор.

Как и предсказывал Хайдеггер: «Старые боги ушли, новые еще не пришли». Возникает впечатление, что у антихриста иссякла фантазия, что дьявол больше не может оперировать прежними методами. Он, вероятно, завершил нигилистическую, чисто деструктивную часть своей цивилизационной работы по разрушению холистского полярного мира. В этом направлении для него нет больше простора мысли, действию, этот стиль стратегии исчерпан.

С одной стороны, радостно, что перед нами начинают рушиться Иерихонские стены того, что казалось совсем недавно неприступным. Убогий материализм адских советских ученых — в бесконечных коридорах, с мертвыми ретортами и колбами, в которых они бесконечно кипятили жидкий чай. Теперь их все более теснят астрологи и «колдуны в третьем поколении». Армада современной науки, казавшаяся непобедимой, в академических шапочках, со своим вечным Лихачевым, со своими бессмысленными симпозиумами для галочки — всего этого нет или почти нет. Сегодня, пожалуйста, рассказывайте о Геноне, о традиционализме, о Юнге, об Элиаде. В Сорбонне, в МГУ, где угодно. Никаких проблем.

Но возникает протест. Просто так что ли тех же старообрядцев жгли, гнали, гноили, пытали? Чтобы потом легко и высокомерно признать их историческую правоту... Сколько боев мы, сторонники традиционного холистского мировоззрения, дали и проиграли в современном мире! И вдруг нам говорят: «Ну хорошо, дотерпели, додержались, пожалуйста, теперь мы не возражаем». И нет с их стороны никакого раскаяния.

В конце концов, возникает вопрос: а мы ли победили? У меня есть подозрение (на котором я, впрочем, не настаиваю), что это очень хитрый и очень опасный «постмодернистский» ход нашего противника, врага полюса. Я не страдаю манией преследования, но все же у меня есть неприятное чувство, подозрение, что, на самом деле, эта псевдореабилитация традиционализма, холизма, является последним ходом нашего извечного «научного оппонента», «волка умного». Не стоит впадать в депрессию, считать, что все вокруг подменено, кругом враги, шпионы, двойные агенты, тайные «ученые». Следует просто четко измерить дистанцию, досконально исследовать генезис современной науки, ее эволюцию, обнаружить конкретные точки разрывов с холистским мировоззрением^{20}. Там, где эти разрывы локализуются, следует сосредоточить наше особо пристальное внимание — если связь восстановлена, можно считать утверждения постнауки достоверными. Если эти разрывы остаются, к выводам постнауки следует относиться с недоверием — несмотря на внешние атрибуты. Нечто аналогичное Генон проделал, «исправляя имена» и «измеряя дистанцию» между подлинной Традицией и неоспиритуализмом^{21}

Сотериологические функции традиционализма применительно к сфере наук

Как бы то ни было, мы должны сами приступить к глобальной ревизии современной науки.

Не просто повторять то, что сказал на эту тему Генон и другие традиционалисты, но осознав все, сделать конкретные шаги в отдельных дисциплинах.

Наша задача, не взирая на маневры противоположной стороны — маневры духа современного мира, князя современного мира (хотя и учитывая их ход) — исправить науки по своей собственной традиционалистской инициативе, возвести тупиковые дисциплины к их холистской парадигме, откуда они катастрофически ниспали.

Это требует колоссальной работы мысли, напряжения научной воли.

Мы не должны ждать холизма от нынешнего научного сообщества. Его путь изначально был направлен во мрак. Мы должны утвердить и сотериологически изъять из-под бремени духовного антихриста все то, что в этих науках сохранилось от досовременного сакрального комплекса.

А еще точнее, мы должны возродить сакральные науки вопреки той профанации, которой они сегодня подвергаются.

Только это будет адекватным ответом НОВОГО УНИВЕРСИТЕТА на свежую и, по всей видимости, финальную, стратегию нашего онтологического врага.

Примечания

{ 1 } Подробно об этом символе см. Guenon Rene «Le Symbolisme de la Croix», Paris,1996. >>
{ 2 } Евгений Головин проиллюстрировал однажды этот тезис цитатой из немецкого поэта Готтфрида Бенна — Alles ist Ufer, ewig ruft das Meer. Полностью строфа звучит так:

Die weiche Bucht, die dunkle Waeldertraume,
Die Sterne schneelballblutiggross und schwer
Die Paenter springen lautlos durch die Baeume
Alles ist Ufer, ewig ruft das Meer >>
{ 3 } Мобда — дословно «проявление», «появление», от арабского глагола bada'a — «являться», «показываться». Ма'ад — «возврат», «возвращение», от глагола 'auada — «возвращаться». >>
{ 4 } Николай Кузанский, яркий представитель холистского мышления, ввел для обозначения парадоксального характера полярной мудрости термин docta ignorantia, «ученое невежество». >>
{ 5 } См. подробнее А.Дугин «Гиперборейская теория», М.,1993, «Абсолютная Родина», М.,1999, лекция «Мифы Нового Года, Великий Юл». >>
{ 6 } См. А.Дугин «Русская Вещь», М., 2001. «Искусство разбивать сады». >>
{ 7 } М.Хайдеггер цит. по «Новая технократическая волна», М., 1986. >>
{ 8 } См. А.Дугин «Русская Вещь», указ. соч.,»Литература как зло». >>
{ 9 } О качественном времени см. лекцию «Рене Генон: традиционализм как язык». >>
{ 10 } Р.Карнап, Ф.Вайсман, О.Нейрат, Х.Райхенбах, Г.Ган, Л.Витгенштейн и т.д. >>
{ 11 } К.Поппер, И.Лакатос, А.Масгрейв и т. д. >>
{ 12 } Специализация наук есть свойство общей ориентации Нового времени на исследование локальных ситуаций, на преимущественное использование индуктивной методологии, что стало лейтмотивом английского эмпиризма и девизом Английского Королевского Общества («Не со слов!» — лозунг радикального номинализма). Хайдеггер писал по этому поводу: «Специализация наук никоим образом не есть побочное следствие растущей необозримости исследовательских результатов. Оно не неизбежное зло, а существенная необходимость науки исследования. Специализация не следствие, но основа прогресса всякого исследования» цит. по «Новая технократическая волна на Западе.» М., 1986. >>
{ 13 } Fulcanelli «Mysteres des cathedrales», Paris, 1979. >>
{ 14 } Guenon R. «Les Principes du Calcul Infinitesimal», Paris, 1995. >>
{ 15 } Генон Р. «Кризис современного мира», М., 1991. >>
{ 16 } Следует напомнить, что Зенон был учеником Парменида, представителем элеатской школы, которая отличалась подчеркнутой холистской, онтологической направленностью. «Парменид уподобляет Чистое Бытие, глобальную парадигму, символу шара. «Есть же последний предел, и все бытие отовсюду замкнуто, весу равно вполне совершенного шара, с правильным центром внутри». (Parmenides «A text with translation. Commentaries and critical essays», Princeton, 1965). Фразу о весе здесь, естественно, следует понимать символически: Чистое Бытие для Парменида не является материальной субстанцией. Важным элементом учения Парменида (сам свои воззрения он определял как мистическое откровение, продиктованное световой сущностью, «богиней») является учение об отсутствии пустоты (небытия) и об отсутствии самостоятельного бытия у части. Только Целое есть, и часть есть лишь постольку, поскольку она относится к Целому.» А.Дугин «Эволюция парадигмальных оснований науки», М., 2002. >>
{ 17 } См. Horgan John J. «The End of the Science», N.Y., 1997. >>
{ 18 } «В физике новые концепции породили глубокую модификацию нашего видения мира: от механицистской концепции Декарта и Ньютона, мы перешли к холистскому и экологическому видению в полном соответствии с теориями мистиков всех времен и всех традиций». Capra F. «Le temps du changement», Paris, 1983. См. также Капра Ф. «Дао физики», СПб, 1994 и Капра Ф. «Смена парадигм и сдвиг в шкале ценностей» //Один мир для всех, М., 1990. >>
{ 19 } См. Batfroi S. «Du chaos a la lumiere», Paris, 1978, Batfroi S. «Alchimie et la revelation chretienne», Paris, 1976, Batfroi S. «Alchimiques metamorphoses», Paris, 1977, Batfroi S., Beatrice G. «Terre du Dauphin et Grande Ouevre solaire», Paris, 1976. >>
{ 20 } Это отчасти осуществлено в работе: А.Дугин «Эволюция парадигмальных оснований науки», М., 2002. >>
{ 21 } См. Guenon, Rene «Le Regne de la Quantite et les Signes des Temps», Paris, 1995, «Le Theosophisme, histoire d`une pseudo-religion», Paris, 1986, «L`Erreur spirite», Editions Traditionnelles, Paris,1991. >>