Александр Дугин
«Сатана и проблема предшествования»
Тема лекции пришла как законченная формула (о дате ее прочтения)
Слова, ставшие названием этой лекции, возникли в моем сознании как-то сами по себе. Не столько идея, сколько формула: сатана и проблема предшествования. Мне представляется, что это должно быть чем угодно, только не простым изложением чего-то давно известного, понятного. Многие вещи в процессе подготовки этой лекции были мне самому не вполне ясны. Надеюсь, что в процессе изложения (с моей стороны, с вашей — в процессе выслушивания, то есть, соучастия) нам многое удастся выяснить. Некоторые вещи, так сказать, висят в воздухе и, возможно, они будут сформулированы именно здесь и сейчас. Новый Университет (в отличие от старого) предполагает спонтанное познание, спонтанное гносеологическое схватывание определенных вещей, не заданных изначально. Главное может (и должно!) родиться во время изложения, в процессе фокусирования внимания на тех или иных аспектах заданной темы.
Идея прочитать подобную лекцию пришла мне в голову месяца полтора-два назад, но лишь вчера вечером я решил изложить что-то на бумаге. Изложил и поставил число: 11 ноября 1998 года. Это очень «серьезная» дата. Те, кто слушал передачу «Finis Mundi», посвященную Жану Парвулеско, помнит, наверное, энигматический пассаж, связанный с одиннадцатым ноября. Существует мнение, что 11 ноября 1962 года — день рождения антихриста. Об этом писал знаменитый доктор Батай, в своей книге «Дьявол в XXI веке». Доктор Батай был сотрудником и коллегой Лео Таксиля, крупнейшего конспиролога и мистификатора. Таксиль сначала (когда был масоном) создал концепцию заговора иезуитов, потом (когда перешел работать на Ватикан) — концепцию заговора сатанистов. Он был блестящим, крайне остроумным литератором, талантливым конспирологом, авантюристом. Нажил на этом много денег и славы. И вот, неожиданно, Таксиль заявляет, что все, написанное им и доктором Батаем («литературным негром», лихо «разоблачавшим» под руководством Таксиля масонов, иудео-масонов, сатанистов, палладистов и прочие темные силы) не более, чем ловкая мистификация. Получалось, что несколько последних папских булл опирались на, мягко говоря, не совсем проверенные факты. Клерикальная Европа просто не хотела этому верить.
Случился колоссальный скандал. Что самое интересное, делом Таксиля вплотную занялся сам Рене Генон — ни больше ни меньше. Он получил доступ к материалам, непосредственно касающимся дела Таксиля, через своего друга Барле — главу герметического братства Луксора (о котором в моих книгах{1} высказано несколько сомнительных эпитетов) и через Кларена де ля Рива — известного клерикального католического деятеля. Он издавал журнал «Антимасонская Франция» и курировал «RISS» (Revue Internationale des Societes Secretes) — знаменитое конспирологическое издание, где разоблачались все виды заговоров, самых невероятных и экстравагантных. Это была очень занятная и вычурная, изысканная конспирология, по сравнению с которой современная американская конспирология — жалкий лепет.
Итак, Генон, через разных в высшей степени компетентных людей (масонов-заговорщиков, оккультистов, гностиков и магов, с одной стороны, и крупнейших антимасонов, антизаговорщиков и антиоккультистов-католиков, с другой) получил исчерпывающую информацию о деле Таксиля. Мнение, которое Генон составил по этому вопросу, он суммировал в следующей энигматической фразе: «Здесь все гораздо серьезнее, чем может показаться».
За таксилевскими историями, за его бредовыми обобщениями скрывалось очень много истинного. Но проблема оказалась столь сложной, что Генон решил просто махнуть рукой на ее подробное изложение, отделавшись столь туманной фразой. Генон подмигнул нам и закрыл тему.
Как бы то ни было, число 11 в Традиции действительно часто связывается с сатаной. А 11 ноября — это одиннадцатое число одиннадцатого месяца. 11 последует за числом 10, которое считается числом полноты, и предшествует числу гармонии 12, которое является символом завершенного цикла. Таким образом, 11 — число незаконченности, аномалии. С другой стороны, две единицы — это намек на второе (темное) начало. Наконец, последнее странное совпадение: глава американской «церкви сатаны» Лавэй (настоящая фамилия: Леви), которого я всегда считал мистификатором, эксплуатировавшим комплексы американской пуританской общественности, удивил меня лишь одним — датой своей смерти. Это случилось два года назад, 11 ноября. Я всегда считал, что Лавей просто буффон, и весь его «сатанизм» сводится к пробалтыванию ужасов, которые ожидает от него тупой американский обыватель. Но вот, господин Лавэй, который, кстати, в юности был левым сионистом (у него, вообще, была довольно интересная карьера), умудрился умереть в такой непростой день. Конечно, все можно списать на совпадения, я ни на чем не настаиваю, но надо помнить, что дьявол, порою, любит шутить. Иногда это у него выходит остроумно.
Трансцендентальное единство языка традиций
Классическая парадигма языка Традиции может быть сведена к одному иероглифу: так называемому «кельтскому кресту» (круг, перечеркнутый крестом). Это — универсальная формула, всезнак, первая кодификация сакрального пространства и одновременно сакрального времени, то есть, протокалендарь, универсальный гносеологический интерпретационный шифр, который позволял людям Традиции сортировать явления, кодифицировать, сводить все к единому. Здесь мы видим четыре ориентации — Север, Юг, Восток, Запад и четыре времени года. Это предельно краткое изложение всего языка Традиции (холистского ансамбля), матрица одновременно и пространства, и времени. Из этой первоматрицы вышли все религиозные, концептуальные, мифологические представления, догматы, доктрины, культурные формулы, ритуалы, обряды, сказания, мифы и легенды, вплоть до нашего языка, письменности, его букв, звуков, с помощью которых мы до сих пор выражаем наши мысли, чувства, идеи и т.д. Подробнее мы обсудим это позже в лекциях, посвященных Герману Вирту. Сейчас же я бы хотел обратить ваше внимание на другое.
Существует традиционалистский тезис (принадлежащий Рене Генону) о трансцендентальном единстве традиций. С точки зрения Генона, все традиции восходят к единой изначальной Традиции, проистекают из нее и, в конечном итоге, являются ничем иным, как разнообразным выражением этой единой Традиции. Этот тезис, как и все остальные идеи Генона, я в свое время воспринял как не подлежащую сомнению истину (некритично). Однако постепенно по мере изучения истории религий я пришел к выводу, что существует не трансцендентальное единство традиций, а трансцендентальное единство языка традиций. Все традиции сводятся не к одной и той же метафизической истине, но к одному и тому же языку — некой символической парадигме, отдельные стороны которой они развивают. Это не значит, что все традиции согласны между собой в главном, это значит, что они проистекают в своих догматах и началах из единого языка.
На этом языке можно высказать разные вещи (мы говорили на первой лекции о различии между высказыванием и языком). Исторические традиции представляют собой разные высказывания, но они едины в том, что проистекают из общего языка. В чем же принципиальное отличие Традиции, ее парадигматического языка (холистского ансамбля) от религий или других исторических форм?
Дело в том, что холистский ансамбль, язык Традиции предшествует любой партикуляризации. Язык — это совокупность всех возможных высказываний — высказываний, которые нечто утверждают; высказываний, которые опровергают это утверждение; высказываний, которые находятся под «девяносто градусов» к обоим полярным высказываниям и т.д.. Иными словами, парадигматический язык Традиции (ее метаязык) индифферентен к содержанию дискурса, ответственен лишь за его соответствие парадигматическим нормативам. В нем нет никакого окончательного противопоставления, нет иерархизации и этизации дискурсов.
Чтобы понять это, необходимо сделать колоссальное усилие не только по отношению к языку современности (это само собой разумеется), но и по отношению к тому, что представляют собой исторические традиции и особенно религии.
Зазор между религией и традицией
Религии занимают промежуточное положение между холистским ансамблем языка Традиции и, собственно говоря, полным отказом от языка Традиции (в пользу языка современности). Может показаться, что религия — это и есть Традиция. На самом деле это не так. «Религия», religio — специфически латинский термин. В греческом языке его не существует, в русском он появляется относительно недавно, когда полным ходом шло озападнивание, окатоличивание новообрядческой церкви. Существует несколько предположений о происхождении и буквальном значении этого термина. Наиболее распространенное: «религия» — это «связь». Предполагается, что существует некоторый профанический комплекс имманентного мира (в этом уже есть определенный шаг в сторону языка современности), но есть и сакральный, высший мир. Так вот, религия — это то, что связывает сакральное с профаническим {2}. Можно сказать, что это некоторая избирательная сакральность, в то время, как язык Традиции (полноценный холистский ансамбль), в принципе, не знает, что такое «профаническое», что такое «десакрализованное». В полноценной холистской Традиции сакрально все: звук, жест, предмет, тело, чувство, мысль. Более того, все это составляет единый комплекс.
Я напомню, что в aнтичной философии (например, у Гераклита) термин «материя» (hyle) и термин «дух» (pneuma) использовались как синонимы. Это — образец сакрального холистского подхода. Религия же основана на противоположном принципе: на строгом разделении реальности на профаническое (внешнее) и сакральное (внутреннее). В холистском ансамбле, в языке Традиции (не знающем деления на профаническое и сакральное) нет никаких абсолютных противоречий, нет никаких полностью взаимоисключающих друг друга утверждений. (Поэтому, например, доктрина Дзен-буддизма или христианская догматика столь сверхрассудочны). Это свойство настоящей, полноценной холистской традиции, но не свойство религии, поскольку религия, в своем наиболее точном и строгом определении, является рационализацией сакрального, и, следовательно, промежуточной инстанцией между языком Традиции и языком современности {3}.
Все это надо иметь в виду, когда мы говорим о фигуре сатаны. Поскольку отношение к этому персонажу может быть очень разным, неоднозначным, и не только в зависимости от того, в рамках какой традиции мы ее рассматриваем. Еще важнее то, в каком контексте мы рассматриваем фигуру сатаны — в традиционном или религиозном? В сакральном контексте сатана означает одно, в религиозном — другое, в языке современности — что-то третье. Об этом мы с вами и поговорим.
Место сатаны в холистском ансамбле
Полноценный язык Традиции, конечно, признает наличие пар противоположностей. Мы можем видеть их на кельтском кресте: верх — низ, право — лево, годовой подъем солнца к северу и спуск к югу, оппозиция сезонов и оппозиция ориентаций. Собственно наличие этих пар и структурирует сакральный космос, иначе был бы полный хаос. Горячее не есть холодное, день не есть ночь и т.д. Холистский ансамбль признает такое положение вещей. Но эти пары, эти полюса никогда не разводятся абсолютным образом, до конца. Между ними проглядывает, угадывается некоторая тайная связь. Существует некая тайная симпатия полюсов. Это и придает характер парадокса, сверхрационального синтеза, особого интеллектуального дыхания всему тому, что связано с полноценной сакральной Традицией. Мы никогда не поймем сакрального, если не научимся пристально вглядываться в эту тайную симпатию. Мирче Элиаде в своей книге «Мефистофель и Андрогин», приводит любопытный пассаж из пролога «Фауста» о странной симпатии Бога и сатаны {4}.
В книге Иова тоже есть довольно странные, архаические элементы, восходящие к тому холистскому, предрелигиозному состоянию, когда иудейская религия совпадала с Традицией.
Можно сказать, что холистское мировозрение (сам язык Традиции) основано на идее всевозможных метаморфоз. Метаморфозы (вспомним Овидия) — ключевой термин для понимания холистского ансамбля. Евгений Всеволодович Головин на примере герметической традиции, показывает дух, аромат того, что представляет собой традиционное метаморфическое представление о реальности. Холистский ансамбль предполагает, что вверху всегда содержится элемент низа, и наоборот. В свете есть элемент тьмы, во тьме — элемент света, и ни одна из этих реальностей (ни верх, ни низ, ни право, ни лево, ни Север, ни Юг) не может существовать без тайной симпатии, тайного альянса со своей собственной противоположностью. Этот альянс противоположностей создает специфическую динамику метаморфоз, и каждый элемент этого сакрального круга может быть перенесен в другую точку, изменить свое содержание.
Сущности холистского ансамбля подвижны, поэтому сам язык Традиции не знает персонификации богов или четко обозначенных личностей в мифах и легендах. Все перетекает во все. В Библии описывается видение патриарха Иакова — лестница, протянувшаяся с неба на землю, по которой двигаются светлые мужи. Эта онтологическая лестница Иакова символизирует постоянный, динамический, метаморфический обмен между силами верха и силами низа, силами правой и левой стороны, которые непрерывно проникают друг в друга, создавая сложную динамику метаморфоз и трансформаций внутри единого сакрального ансамбля.
Есть очень емкое греческое слово: «персона». Оно точно соответствует русскому слову «личность». Персона — это не индивидуум, не наше «эго». Персона (кстати, это термин из греческой трагедии) — маска. Русское слово «личность» («личина»), кстати, тоже означало изначально маску скомороха. Личность — некая обманчивая видимость, за которой скрывается что-то совсем другое. «Персональное» отношение к миру максимально дезиндивидуализированно. Сущности, постоянно меняясь внутренне, выступают в разных ситуациях, по отношению к разным мирам в разных формах. Ничто не фиксировано, ничто не находится в одном строго определенном месте. Мы никогда не можем сказать, что это — точно тот предмет, за который мы его принимаем. Может быть, через какое-то время он изменит свое назначение. Точно так же, мы не можем уверенно сказать, что всегда имеем дело с одним и тем же человеком. Майринк в романе «Голем» {5} описывает разницу между людьми посвященными (духовными) и обычными (профанами). Он говорит, что обычный человек — это, как бы, стеклянная трубочка, по которой катится шарик. Если этот шарик, скажем, красный — человек хороший, желтый — плохой. Таков профан. А в посвященном человеке катится очень много разных шариков — то он хороший, то плохой. В таком человеке живет много сущностей, и за одной и той же персоной, за одной и той же маской могут выступать самые разнообразные актеры, целые труппы из самых разных театров.
Тематика маски (персоны, личности) является крайне важной для понимания холистского ансамбля, парадигматического языка Традиции. В сакральном круге есть фиксированные точки, которые могут быть рассмотрены как личности. Весь этот комплекс непрерывно вращается. И «личность Севера» может, на самом деле, двигаться к Западу или к Югу. Тогда возникает сложнейшая динамика: Север прибывает на Юг, Юг — на Север, между ними возникает обмен энергиями, и эта тончайшая, пульсирующая «магма» сакрального космоса создает уникальную, очень жизненную ткань сакрального бытия. Эту метафизику маски (одновременно зловещего и прекрасного значения «маски») чувствует и современная культура {6}. Например, сериал о Фантомасе имеет к этому прямое отношение. Фантомас в современном сознании играет роль «короля мира». Король мира, который находится за пределами человеческой цивилизации, безразличен к интересам людей, обладает новыми технологиями, способен летать, постоянно меняет маски. Его настоящего лица не знает никто. Фантомас для современного человека — это зловещая фигура сакрального.
Если мы обратимся к фигуре сатаны, дьявола в холистском ансамбле (в языке Традиции), то мы обнаружим, что это тоже маска, а не нечто определенное и конкретное. «Сатаной» («дьяволом», «темным началом») здесь можно назвать, например, нижний левый сектор кельтского креста. Осенне-зимний сектор, в котором мы сейчас — на момент данной лекции — находимся. Солнце движется к зимнему солнцестоянию, к нижней точке годового круга. Здесь возникает сугубая отрицательность: нижняя половина плюс левая сторона. Это — сектор ночи, бури, темноты, гниения, разложения, всех тех элементов, которые связаны с отрицательными природными, психологическими и другими явлениями. Все это, как правило, относят к сфере «сатаны», «темного начала». Но в холистском ансамбле, который предполагает взаимопроникновение, взаимообмен элементов, этот теневой, четвертый сектор, никогда не будет нести в себе исключительное значение. Этот четвертый осенне-зимний сектор между Западом и Югом, — три или два с половиной (в разных системах древнего календарного счета — разные цифры) месяца перед Юлом, — будучи самым страшным, темным, сырым сектором круга, обладает вместе с тем колоссальным положительным значением, поскольку именно в этот момент где-то близко к критической точке зимнего солнцестояния совершается великая мистерия зарождения нового.
Все старое, распадающееся, дряхлеющее, умирающее, вечернее, разрушающее предшествующую гармонию, на самом деле, является элементом, предшествующим новому рождению. Начало и конец перетекают друг в друга. Это неизбежно и предопределено, следовательно, никакого полного отрицания, полного негатива в рамках холистского круга не существует. Таким образом, «сатана» (злые духи или злые боги, темные существа) в холистском ансамбле не могут быть окончательно приравнены к чистому отрицанию. Это нечто более тонкое.
Для того, чтобы понять, что представляет собой фигура сатаны в холистском ансамбле (в языке Традиции), мы должны сосредоточиться на той инстанции, которая находится между объективным событием (например, морозом, ночью, сыростью, тлением, смертью, вырождением, безумием, разрушением, болезнью) и некоторым субъектным началом, дирижером этих негативных явлений, который эти модели контролирует, запускает. Сатана не индивидуум, но одновременно и не совокупность негативных явлений. Он — что-то промежуточное. Это — некоторая инстанция, некоторая сила, обладающая и субъектными и объектными сторонами. В определенный момент она может выступать как объектная реальность, например: просто грянул мороз. А в какой-то момент — в виде тонкой, почти индивидуализированной, антропоморфной, ангеломорфной или зооморфной фигуры, вступающей в сложнейшие философские споры, подсказывающей художнику, писателю, политическому деятелю, что им делать в тот или иной момент. И тем не менее, такой холистский сатана никогда не является строго природным или строго индивидуализированным. Присутствует и то, и то. В холистском мире (основанном на метаморфозах) все объективное может легко перейти в субъективное, и наоборот. Например, нимфы, сатиры, духи гор, эльфы, гномы, наши лешие, водяные, банные… В некотором смысле, каждый из них — «малый сатана», некоторая субъективация объективно присутствующих элементов, способная выступать в зооморфном или антропоморфном виде.
Это не выдумка, как говорят материалисты, наблюдатели за явлениями, не способные их объяснить. У нимф и сатиров своя собственная онтология, своя собственная экзистенциальная подоплека. Они живы. Может быть, еще более живы, чем те же камни, источники, горы, но их бытие располагается в промежуточной сфере. И, в зависимости от способа нашего контакта с этими реальностями, мы можем воспринимать либо просто тупой камень, либо — если будем внимательны и к самим себе, и к внутренним мирам окружающих предметов — можем различить странные, «дымчатые» черты сущностей, которые при определенных обстоятельствах могут быть субъективизированы.
На самом деле, нет такого места, такого предмета, который бы такой сущности не имел. Евгений Всеволодович Головин говорил, что, с точки зрения герметической традиции, не существует мертвых вещей, мертвых металлов, чисто материальных объектов. Все объекты наделены тонкой субтильной пневмой.
Попробуем проиллюстрировать холистское отношение к демоническому началу, к сатане, на примере представления индуистской традиции об асурах. Асуры — это демоны из индуистского пантеона. Им приписываются землетрясения, голод, мор и прочие отрицательные явления. Они только и делают, что пытаются досадить богам (более возвышенным сущностям) и людям, поскольку те вечно крутятся у них под ногами. Но основная их задача все-таки — противостояние мироустройству, созданному позитивными богами. И не смотря на все, эти, казалось бы, вполне «сатанинские» сущности, в индуизме почитаются едва ли не наравне с дэвами (светлыми божествами).
Асурами можно назвать, нижнюю половину сакрального круга, дэвами — верхнюю. Оппозиция между асурами и дэвами в холистском ансамбле приобретает характер гармонического взаимодополнения. Но это не снимает динамику противостояния дэвов и асуров, тьмы и света. Боги и демоны действительно ведут между собой нескончаемую борьбу. Но содержание этой борьбы бесконечно далеко от современных религиозно-моралистических моделей. Эта борьба — ритм вселенной. Между полюсами происходит взаимный обмен тончайшими энергиями: дэвы обогащают асуров своей войной с ними, асуры своим противостоянием обогащают дэвов. Происходит субтильная циркуляция тончайших сакральных энергий, которые, пронизывая наше бытие, наполняют его духовным измерением.
Шива-разрушитель
Самая яркая фигура в индуистской традиции, больше всего напоминающая «нашего» сатану — Шива. Это классический бог-разрушитель, бог, который покровительствует болотам, кладбищам, воронам, трупам, оргиям, пьянству, нарушению всевозможных запретов, пожиранию каких-то отвратительных субстанций, ночевкам в запрещенных местах. Появись подобный персонаж в рамках религии, его безусловно заклеймили бы чудовищным позором. Мало бы не показалось. В конечном счете, Шива гораздо более буйное и страшное существо, нежели наш «маломощный» сатана. Шива не просто вредит. Он выступает в индуизме в качестве одного из очень высоких принципов, одного из ликов Абсолюта.
В конечном итоге, он вообще уничтожает вселенную, и бесстрастно радуется этому. Ни больше, ни меньше. Причем Шива не получает за это никакого наказания (поскольку действует в согласии с дхармой, сакральной судьбой). Он покровительствует и темным сторонам природы: напускает дожди, нашествия иноплеменников и т.д. Тем не менее, индуистская традиция показывает нам Шиву, как идеальное существо, покровителя и бога высшей касты жрецов (брахманов), наиболее возвышенный, наиболее чистый духовный принцип. Почему?
Это обусловлено очень интересным балансом между двумя типами иерархии. Существует иерархия имманентная (свет, гармония, позитив), но существует еще запредельный, высший принцип, бесконечно превосходящий все имманентное. Он отбрасывает тень своего величия, своего абсолютного превосходства на наш мир и, тем самым создает некую контриерархию. В этом случае, все темные силы, по сравнению с носителями имманентной гармонии, неожиданно оказываются в более предпочтительном положении. Разрушение становится высшим созиданием, поскольку это созидание не временного, а вечного. Смерть оказывается новым рождением, аскетические практики, нарушения имманентных запретов обнаруживаются как исполнение высшей воли, трансцендентных законов. Таким образом, мы вступаем в некую новую трансцендентную реальность, где позиции перевернуты, где существует обратное представление о добре и зле, о верхе и низе. Причем все это очень глубоко метафизически обосновано.
Помните, как погиб индуистский бог желания — Кама? Когда Шива прибывал в сакральном соитии со своей супругой Парвати, бог сентиментальности, теплой (вполне имманентной) любви Кама решил пронзить его сердце желанием. «Хорошо бы, — подумал Кама, — чтобы Шива осуществлял этот акт не просто как аскет и тантрист, сосредоточившись на чем-то своем, глубоко личном, реализуя при этом свои, не имеющие никакого отношения ни к Парвати, ни, вообще, к этому миру проекты, а по-человечески». И вот Кама решил поразить сердце Шивы тонким лучом имманентного вкуса. Все бы ничего, но Шива приоткрыл свой третий глаз, который он открывает (чтобы испепелить Вселенную) только один раз — в момент конца света. Кама был стерт с лица мира. От этого легкомысленного бога в индуизме с тех пор не осталось и следа. Никто отныне больше не мешал шиваистам заниматься своими специфическими прохладными («фантомасными») духовными реализациями...
Страшный Шива, борясь с имманентным строем, борется с Майей — с иллюзией. Не с самой реальностью, а с ее имитацией. И это не просто «смягчающие вину обстоятельства». Разрушительная функция Шивы является не только оправданной, он сам выступает как полноценный духовный, подлинно созидательный принцип перед лицом имманентной реальности. Реальности, которая погружается в Майю и считает, что кроме нее ничего нет. Это и есть самая ужасная из иллюзий. В вишнуизме (положительной индуистской традиции, которая акцентирует имманентную составляющую) Шива рассматривается почти как сатана. В «Махабхарате» Шива выступает как подстрекатель всех катастрофических, аморальных поступков, как низший дух. Многие пассажи «Махабхараты» показывают Шиву, вообще, не как духовный принцип, а как почти плотско-душевного демона, ответственного за всяческие безобразия (например, за восстание Кауравов на Пандавов).
Сам Вишну — ярко выраженный имманентный принцип. Однако (и это самое интересное) индуистская цивилизация позволяет и вишнуистам, и шиваистам, испытывая в отношении богов друг друга крайнюю антипатию, сосуществовать в едином ансамбле. Никто никого не преследует, не судит. Никто не обвиняет тех же шиваистов в «сатанизме». Стоя на противоположных метафизических позициях, они спокойно соседствуют. Это уже, само по себе, пример истинного холизма, образцовой сакральности.
Однако и это еще не все. Для того, чтобы представить себе полноценную и изначальную сакральность, понять сам язык Традиции, нужно совершить еще одну операцию: представить себе инстанцию, которая предшествует разделению Абсолюта на Шиву и Вишну — на имманентное и трансцендентное. Изначальная Традиция вообще не знает дуальных моделей. Все дуальности (и трансцендентное, и имманентное, и свет, и тьма) одновременно пропитывают друг друга в едином комплексе. Это, конечно, очень сложно себе представить. Это сам полюс.
Кто-то борется с кем-то…
Теперь вернемся к нашему кельтскому кресту. Нас в данный момент нас интересует сектор между Западом и Югом. В большинстве традиционных мифов он описывается, как спуск солнечного героя в ад, борьбу со змеем, победу и рождение нового мира. Некая «вишнуистская» конструкция, нечто «хорошее», солнечное, лежащее на Севере, спускается вниз, к «плохому», к темному, к змею. Змей препятствует герою, змея необходимо победить. Наступает Великий Юл, великое солнцестояние, рождение нового героя (вариант: герой спасает солнце), все начинается заново. Этот сюжет является схемой огромного количества мифов. Миф о Дионисе, о воскресающих богах, о периодическом обновлении вселенной. Например, день всех святых — крайне западная точка, спуск солнца в ад.
Вообще, и современные, и древнейшие архаические мифы, самого примитивного, архаического формата оперируют с этими моделями. Причем «развитость» богословской терминологии той или иной традиции никоим образом не свидетельствует о ее возвышенности. Абориген, манипулирующий палочками или кусочками кварца, выражает те же самые сакральные истины, что и сложнейшая суфийская или христианская богословская догматика. Смысл, парадигма одна. Усложнение не является подтверждением глубины или истинности... Так вот, если мы взглянем на миф о герое и змее с вишнуистской точки зрения, мы увидим следующее: свет спустился во тьму, бился с драконом, победил его и вновь воссиял.
У шиваистов все иначе: дракон решил напасть на этот кончающийся свет, он видимо проникся ницшеанским: «Подтолкни, что падает». Солнце стало клониться к Западу. «Ну и черт с ним — подумал гигантский живущий во тьме змей, — я дам новое солнце, а это съем. Это солнце свое отслужило, ему пора на покой, я его заберу в свои темные сферы, и из тайной моей природы, из тайной трансцендентной ночи или верхней тьмы появится новое солнце, непорочное, незапятнанное авантюрами, скольжением вверх-вниз, свеженькое, настоящее». Змей спокойно проглатывает своего противника, потому что тот и так «на ладан дышит». Если бы солнце «не дышало на ладан», оно бы застыло в зените («вечный полдень», в терминологии Ницше) и находилось бы там всегда. Если оно пошло вниз, значит у него тлен внутри... Головин сказал однажды страшную фразу: «Кто умер, тот никогда не жил…» Ценно только то, что не может умереть, что имеет бытие внутри себя, и, в данном случае, шиваистская трактовка этого мифа может оказаться (как это ни парадоксально) гораздо более духовной и позитивной.
Однако возможна и третья (не вишнуистская и не шиваитская) трактовка осенне-зимнего мифа о герое и змее. Да, есть драма, есть факт спуска, факт соприкосновения ночи и дня, вселенского холода и вселенского огня. Но в этой драме холистское мировоззрение вообще не выносит никакого морального приговора, оно утверждает следующее: кто-то борется с кем-то, активно, страшно, от этого трепещут все мировые струны, но кто и с кем — не очень понятно, или, по крайней мере, человек Традиции как бы застывает перед серьезностью этой драмы и не спешит с выводами и оценками.
В романе «Шатуны» Юрия Витальевича Мамлеева, нашего классика, одна фраза в свое время поразила мое воображение: «Федор роет ход к Фомичевым» {7}. Мне кажется — это краткое резюме всей метафизики. Кто-то роет ход куда-то, кто-то дерется с кем-то. Динамика колоссальная при полной неопределенности. Сам ход — где-то под землей, невидимый. Федор — странный вопросительный человек. Фомичевы — еще более загадочная семейка. Получается удивительно насыщенная статическая динамика, колоссальное напряжение всех сил и никакой определенности. Жизнь налицо, бытие налицо, тема налицо, морали и формального смысла, сюжета, логики — нет и в помине.
Размышляя о своем посвящении, маг Алистер Кроули написал следующее: «В ту ночь, целых восемь часов Бог и Сатана бились между собой за обладание моим сердцем. Бог, естественно, победил. Лишь много позже в меня стали закрадываться сомнения: а на самом ли деле победившим был Бог?». Вполне холистское сомнение.
Бог должен был победить, потому что Он сильнее. Но так ли это?
Здесь важно не утверждение Кроули, а его сомнение. Парадокс всегда ближе к холистской истине, к живому отношению к бытию, нежели засушенные моральные схемы.
Итак, для того, чтобы понять функцию сатаны в холистском ансамбле, мы должны постараться помыслить нечто одновременно черное и белое. В мире, где все — «персона» (маска), такой подход логичен и естественен.
Наиболее распространенным символом точки Юга, точки зимнего солнцестояния, точки великой полуночи, является сочетание белого и черного, смены одного на другое. Этот древнейший, изначальный символизм можно обнаружить на тамплиерском знамени, в костюме Арлекино, на масонском кафеле в ателье, в шахматной доске и, кстати, на коре обыкновенной русской березы, символа Родины. Черно-белое — знак великого солнцестояния. Помыслить себе его надо не просто как чередование и не как взаимоисключение, но одновременно. Это так трудно, что почти невозможно. Для этого надо впасть в своего рода искусственно спровоцированную олигофрению. Представьте, что кто-то внезапно ударил вас поленом по голове. Искры, которые посыпятся у вас из глаз, какого цвета они будут: черного или белого? Трудно сказать.
Но сама травматичность опыта — это единственный гарант подлинности ответа... Они будут черно-белого цвета. Ведь в таком жестком инициатическом акте сразу возникает все одновременно: и жизнь, и смерть, и узнавание, и ужас, и боль. Все сливается в единое нерасчлененное некое «всечувство». Оно, вообще, характерно для любого инициатического события. И не имеет никакого морального объяснения.
Место сатаны в религиозных учениях
Религия (как усеченная, избирательная сакральность) выделяет определенные элементы холистского ансамбля, придает им индивидуализированный характер и фиксирует их. Раз и навсегда. Никакие метаморфозы здесь отныне невозможны. Между сакральным холистским кругом и религиями в собственном смысле слова есть сущностная разница. Эта разница не в содержании, не в «контенте». Контент в обоих случаях весьма схож, так как проистекает из общей холистской матрицы.
Но, в случае чистого холизма имеем дело с игровым отношением к бытию, где все — лишь маска, а метаморфозы не только возможны, но и, в некотором смысле, обязательны. В случае же религии возникает тяжесть, фиксированность, появляются «юридическое лицо», индивидуальная личная ответственность, строгая моральная оценка того или иного шага, того или иного персонажа, того или иного действия. И фигура сатаны здесь становится чистым отрицанием, индивидуализированным негативом.
Определенные негативные, нижние, «левые», упаднические аспекты бытия, присутствующие в любом цикле, связанные с вечером, осенью, смертью, старением, ветшанием ипостасизируются в индивидуальную сущность, на которую отныне валят все грехи. Кстати, ранние христиане не смотрели на сатану столь жестоко. Христианство изначально было именно Традицией, инициатической Традицией. Лишь позже, когда пошел процесс оформления христианства в религию, ситуация резко изменилась. Очень показателен в этом отношении пример великого христианского богослова Оригена (III век). В числе прочего (например, первых набросков троического догматического богословия) ему принадлежит теория «апокапастасиса», смысл которой можно свести к следующему: в конце времен дьявол тоже будет прощен и вместе с падшими духами вернется на прежнее место. Раз божественное бытие всеобъемлюще, оно не может допустить вне себя существования дополнительных инстанций, которые избежали бы финальной реинтеграции. (Напомню: Ориген не был замаскированным неоплатоником, в большинстве догматических вопросах — в том числе в вопросе о креационизме — он вполне православный автор). Некоторое время Церковь не видела в подобных взглядах ничего предосудительного. Но христианство (по ряду объективных причин) все больше и больше становилось религией. И, в один прекрасный момент богословские мнения Оригена (на пятом вселенском соборе) были признаны еретическими. Ориген допускал для сатаны возможность эсхатологической метаморфозы, то есть, относился к нему по-холистски, а не религиозно.
Однако холистская линия в христианстве (особенно в Православии) никогда до конца не прерывалась. Многие сравнительно поздние апокрифы (в том числе и русские) содержат отчетливо холистские элементы. В «Хождении Богородицы по мукам» (XII век), например, Богородица уговаривает Христа простить самых страшных грешников (но не еретиков, т.е. не «папежников»). Это тоже элемент холизма — каждая тварь, даже самая страшная, должна иметь надежду на спасение...
В строгой религиозной доктрине межвидовые метаморфозы невозможны. Здесь дьявол индивидуализирован и антропоморфичен. Если на ранних стадиях религии дьяволу еще отводится порождение бурь, эпидемий, пожаров, по мере дальнейшего разрушения сакральных связей, холистского комплекса, дьявол становится все более и более «человеком» и «человековедом», он гуманизируется. Он уже не отвечает за стихийные бедствия-- ему поручаются исключительно люди. Он насылает нехорошие помыслы, совращает аскетов, поощряет преступников. Дьявол становится почти социальным элементом, лидером преступной группировки. По мере сведения религии к морали колоссальное унижение этого неоднозначного персонажа еще более усугубляется.
Где находится граница между тем, что мы называем религиями, и холистским ансамблем? Можно попытаться проследить это на примере православия. Православие всегда отличалась, скажем, от католицизма тем, что оно было по преимуществу традицией (= холизмом). Даже сам термин «религия» для определения вероисповедания не применялся православными до последних веков. Это очень показательно. Само отпадение католиков в IX — XI веках было ничем иным, как отделением религии от Традиции {8}. А современный протестантизм (впрочем, как и современный католицизм) — это уже даже и не религия. Православие же вопреки всему отчаянно пыталось сохранить себя именно как традицию. И когда греки, во время Флорентийской унии, сделали шаг в сторону Запада (то есть религии), их русские единоверцы остались единственным оплотом православной традиции, то есть, христианской веры в холистском понимании.
Конечно, вырождение западного христианства (как религии) произошло не сразу. Еще в Средневековье в Европе сохранялись элементы подлинного холизма (вопреки стремлению клерикалов очиститься от них). Рене Генон показал, что окончательная десакрализация Запада совпала с прекращением средневековых карнавалов, сатурналий, шутовских процессов и ослиных месс (когда дурак, наряженный Папой, въезжал в Собор на осле) и других экстравагантных ритуалов. Генон утверждал, что пока Церковь контролировала «темную сторону» европейской души, негативные энергии нейтрализовались. Но как только религиозные ортодоксы добились своего и карнавалы прекратились, повсюду развились колдовские культы, зародыши будущего автономного «сатанизма». Нечто подобное случилось и на Руси в XVII веке. Создание морализаторского Боголюбческого кружка и гонения на скоморохов были первым аккордом грандиозной и трагической десакрализации, в дальнейшем вылившейся в расколом. При этом показательны именно гонения на скоморохов — носителей нерелигиозной сакральности. Начали с них (при одобрении, кстати, участника этого кружка св. Аввакума Петрова), кончили геноцидом русских традиционалистов-староверов. Раскол для русской истории есть точка перехода от Традиции к религии, от сакральной традиции к религиозной редуцированной форме. Именно этот редуцированная форма Православия, от которого отсечено сакральное, староверы и называют уничижительно «никонианством».
Аналогичный зазор между сакральностью и религиозностью можно обнаружить и в исламе. Наиболее религиозными элементами ислама являются крайние формы суннизма, а наименее религиозными шиизм и суфийские школы (их доктрины допускают возможность самых неожиданных метаморфоз).
В рамках иудаизма тоже существуют аналогичное деление: есть чистая, «раввинистическая» версия иудаизма, а есть каббалисты, хасиды, и совсем экстравагантные секты, вроде саббатаистов — все они по ряду существенных признаков предельно к холистскому ансамблю...
Сатана в религиозном контексте — это персонификация чистого отрицания, «абсолютный враг». Все, что есть внутренний и внешний враг по отношению к данной конкретной религиозной схеме, и является сатаной или, по крайней мере, находится под его знаком. Соответственно, другие религии по отношению к данной находятся под покровительством сатаны, равно как и внутренние отклонения от заданных рационально-этических правил. Если идти дальше, то мы придем к чистой конвенции — онтология сатаны постепенно просто потеряет смысл. Если последовательный христианин обзывает «сатаной» (или «слугами сатаны») всех мусульман, всех индусов, всех иудеев, то представление о сатане выхолащивается, и никакого сатаны уже нет, он становится абстракцией. По любому поводу можно сказать: «черт меня дернул» или «бес попутал». Ясно, что в такой вульгарной модели столь серьезная фигура растворяется и становится просто пустым звуком.
Теперь давайте вернемся к холистской модели. Единственным негативным, поистине сатанинским явлением, с точки зрения холистского ансамбля, будет процесс движения от языка Традиции к его альтернативе — языку современности. Религия, как мы уже выяснили, занимает промежуточное положение. Таким образом, в самом строго религиозном подходе к реальности, в избирательной сакральности мы сталкиваемся с подлинным духом дьявола, с истинным сатаной.
Проблема предшествования
Сатану часто называют «первым из творений». В иудаизме сатана — это ангел, который был сотворен раньше всех остальных бесплотных существ. Поэтому, кстати, у Данте ад — древнейшее из творений. Интересно, в чем же причина его падения?
Начну издалека. Представьте, что между Творцом и творением непреодолимая бездна, никакие метаморфозы невозможны, все позиции в мире зафиксированы. Творение неспособно превратиться в Творца, а Творец не способен превратиться в творение полностью. Такой, противоположный «манифестационизму» (от латинского «manifestare» — проявление) подход называется «креационизм». Это и есть основа религиозного мировоззрения. Здесь, конечно, божественное начало не отвергается, как, например, в языке современности, но оно радикально и бесповоротно трансцендентализируется, порождая огромное количество суровых и необратимых последствий. Раз тварь отделена от Творца, она свободна. Но это весьма специфическая свобода. В индуистской (холистской) концепции свобода бытия связана со свободой Бога (который не отделен от существа), то есть свобода существа и свобода Бога — это одно и то же. Проблемы жесткого выбора не существует, существует, скорее, проблема углубления. То хорошо, что ближе к центру, а не то, что лучше себя ведет. Если ведет себя «плохо», но при этом все равно приближается к центру — «путь левой руки» {9}.
В религиозных же концепциях вопрос о свободе ставится весьма жестко. Все подвергается строгой моральной оценке. Каждый должен отвечать за свои поступки. Считается, что сатана первым получил свободу и тут же воспользовался ей не так, как надо. А может быть, он просто просто ошибся? Сделал не правильную ставку? Как в рулетку... (Я писал об этом в «Метафизике Благой Вести» {10}.) Это очень сложная тема, здесь все далеко не так примитивно, как это представляют себе авторы разного рода катехизисов.
С точки зрения (адекватно понятого) креационизма, творение — это фундаментальная драма. Может быть, яснее всех драматизм, заложенный в факте творения, катастрофичность религиозного мировосприятия осознали некоторые иудейские каббалисты (в частности, школа Исаака Лурьи). Они разработали концепцию «цим-цум» {11}. Смысл ее сводится к тому, что Бог творит не изливая, не расширяясь, а наоборот — сужаясь. Творение осуществляется не через созидание, а через самосокрытие, Он стягивается к своему тайному центру, скрывает себя. А то пространство, которое освобождается, по мере ускользания Бога внутрь него самого создает то напряжение, из которого рождается бытие. Таким образом, в основе бытия лежит катастрофа.
Эта первокатастрофа порождает серию других катастроф (концепция «разбитых ваз»). Отсюда и разрушение иерусалимского Храма и рассеяние еврейского народа и, вообще, все беды.
Можно предположить, что сатана первым,(задолго до Исаака Лурьи), догадался о драматизме, катастрофичности творения и, видимо, на это как-то неадекватно прореагировал. Вероятно, он первым распознал всю бездну риска и двусмысленности в самом акте творения, и поэтому он является как бы парадигмой всех отрицательных элементов, с религиозной точки зрения. Позже именно этот вопрос дуального выбора эдемский змей ставит перед Адамом и Еввой. Сатана предшествует всем остальным фигурам сакральной истории. В каббале, кстати, говорится, что сатана был некогда Гекатриэлем, «ангелом Короны», высшей из 10 сефирот.
В Исламе также подчеркивается предшествование сатаны (Иблиса): он был создан первым и на этом основании отказался поклониться Адаму. Он сказал горделиво: «я — из огня, а этот человек, Адам — из глины; я — первый, а этот создан много позже». Этот отказ предшествующего примириться с последующим и послужил причиной падения Иблиса.
О том же говорит и традиция древних иранцев (маздеизм): в начале был создан Ахриман (бог тьмы), потом только — Ормузд (бог света). При этом маги-жрецы поясняли, что сначала из вечной тьмы должен был бы появиться именно светлый Ормузд, но он задержался, и Ахриман (который был хитрее) изловчился и против правил возник первым. Так или иначе, «пальма первенства» принадлежит Ахриману. Далее из противоборства между узурпировавшим право первородства темным Ахриманом и светлым Ормуздом созидается мировая драма.
Само обращение к незапамятным временам, к некоей доисторической древности содержит в себе сложный комплекс психологических и сакральных реакций. С одной стороны, представление о прошлом как о вечном, полноценном, подлинном, как о некоей убывающей полноте — отличительный признак холистского мировоззрения {12}. Здесь прошлое видится как всецелое.
Однако, с другой стороны, в отношении древности возникают иные отрицательные ассоциации. Древность сатаны, древность предшествующих культов, культов, которые ушли перед наступлением новой сакральной формы — это очень серьезный элемент религиозной психологии. В обращении к прошлому, в вещах прошлого, в ситуациях, которые нам были знакомы с детства или которые уходят вглубь времен, мы часто сталкиваемся с крайне тревожным ощущением — с ощущением актуализации смерти.
Эта тема была любопытно обыграна в оккультной литературе (тема ревенантов, вампиров, вурдалаков, упырей, «залежных покойников» и т.д.). Классический пример (знакомый по фильмам ужасов), когда кого-то хоронят, вроде уже все в порядке, но не тут-то было, он выбирается из могилы и... и снова в бой. Лучше всех это описал Лавкрафт. Он создал целую галерею образов странных древних существ, Old Ones, которые пережили древние цивилизации — на морских глубинах, в норах, в Антарктиде, в горах, в пещерах и т.д.. Несмотря на свой отталкивающий (зеленовато-илистый, красноглазый, ластоногий, рыбоголовый вид) они смогли реализовать в себе бессмертие, достичь, параллельно с вырождением, каких-то странных компенсаций на духовном уровне. И большинство героев рассказов Лавкрафта рано или поздно осознают, что, несмотря на шокирующий имидж, они очень даже «неплохие ребята». Выясняется, что они каким-то образом связаны с этими древними мутантами, принадлежат к их роду. И, в конце концов очередной герой, обрастая чешуей и плавниками, выкрикивая непонятные, невразумительные слова на языке «великого Ктулху», прыгает в морские глубины, чтобы уйти к «своим». Лавкрафт очень тонкий автор. Не случайно многие оккультисты приписывали ему различные степени посвящения {13}.
В вопросе о «предшествующем» есть еще один тонкий момент. Чем больше мы погружаемся в предшествующее, всматриваемся в забытые миры, тем больше мы начинаем втягиваться в их специфическую логику. И то, что прежде нас пугало, что представлялось чудовищным, кошмарным, неожиданно начинает казаться разумным и полноценным. Верность корням, старине, положительное отношение ко всему освященному временем становится своего рода откровением, формой обретения высшего знания. Может быть, ужас перед древним — это некоторый защитный механизм души, которая живет сиюминутным, но, тем не менее, догадывается, что где-то там, в предшествующем, давно похороненном еще теплятся очень важные искры, тянутся и вибрируют нервы, тонкие сети иного знания, очень серьезного и глубокого, способного перевернуть и разрушить хрупкий мир наших ментальных психологических и культурных конструкций? Может быть, так негативно, с ужасом, как нечто демоническое, отрицательно воспринимает наша душа утраченный холистский ансамбль? Ведь парадигматический язык Традиции не имеет никаких претензий к прошлому: прошлое священно, населено великими светлыми существами, хранит на себе свежее прикосновение вечности. В полноценной холистской оптике оно безусловно положительно, мирно сосуществует с настоящим, придавая настоящему возможность великого возвращения, постоянное измерение светового истока…
Различные имена сатаны
Небольшое этимологическое отступление. Слово «сатана» на иврите означает «препятствие». «Дьявол» (diabolon) — слово греческого происхождения, означает «разделяющий». Есть еще одно интересное слово, связанное с фигурой cатаны — «демон» (daimon). Оно тоже греческое, наиболее близко ему по смыслу русское слово «дух». Древние греки верили, что есть «какадемоны» — злые духи и «агатадемоны» — добрые духи. «Демон» — это та промежуточная субъект-объектная реальность, которая находится между строгой индивидуализированной фигурой (характерной для религии) и природным явлением. Изначально «демонами» называли этот промежуточный слой, пропитывающий всю реальность, придающий ей жизненный, силовой, энергический импульс. С наступлением христианства все демоны были записаны в негативные, поскольку верования древних греков как раз предшествовали христианской традиции. Сами греки схожим образом обращались с древними доахейскими хтоническими богами, отправляя их подземные пространства, лишая света и царского достоинства {14}. Интересно, как этот вопрос был решен в славянском языке. Здесь слово «ангел» по смыслу практически идентично греческому слову «демон». Только «ангелы» (с сохранением носового «н») — положительные, а «аггелы» (без «н») — падшие, нехорошие, т.е. черти. Греческое слово пишется с двумя гаммами, и, по законам греческой грамматики, в нем всегда добавляется носовое «н». Если бы невежа прочел это слово не зная, что две гаммы обязательно назализуются, то и получилось бы «аггел». Темные духи — это светлые духи, прочитанные болваном. Такой вывод напрашивается сам собой из нашего краткого лингвистического экскурса. Еще одно имя сопряженное с сатаной — «денница». Означает оно просто «утренняя звезда» (по-латински Lucifer, Люцифер — «светоносный»). Возможно, сатану уподобляли деннице потому, что он пал, или потому, что утренняя звезда (Венера) имеет двойственный характер — появляется и вечером, и днем. В холистском ансамбле дух утренней звезды рассматривался как нейтральный персонаж. В рамках религии (скажем, в христианстве) также возможно и положительное отношение к утренней звезде. Например, в Апокалипсисе сказано: «Побеждающему дам звезду утреннюю».
Русские слова «черт» и «бес» тоже не так просты, как кажутся. Интересно, что народная вера различает чужебесие и своебесие. Чужебесие — не просто присутствие бесов, это присутствие бесов иного культурного пространства. Совсем другое дело своебесие (когда донимают свои собственные внутренние враги). Один священник рассказывал мне, что раньше было принято вышивать на рубашке маленького чертика, для того, чтобы укрощать собственного беса и с его помощью ловчее справляться с чужими бесами.
У Генона есть загадочный пассаж, где он утверждает, что сатана и Люцифер не одно и тоже, однако, он не поясняет более подробно, что имеет в виду. Я не берусь доделать за него эту работу (кое-что по этому поводу я пытался изложить в «Метафизике Благой Вести»). В другом месте Генон пишет о изначальном сочетании звуков «s» и «t». В слове «сатана» — оба эти звука встречаются. Генон пишет, что корень «st» является выражением высшего бытия, блага, первоначала, света. Отсюда русское «есть» и индуистское «сат» — бытие. В то же время Генон отмечает, что египетский бог тьмы Сет (аналог «нашего» сатаны) имеет тот же корень. Это яркая иллюстрация взаимопроникновения элементов положительного и отрицательного в области высших начал. У каждой сакральной структуры существует теневая сторона. Генон говорит о демоне солнца (Сорат) с числом 666 (согласно гематрии такое же число и у имени «Гекатриэл»). В другом тексте, специально посвященном корню «set», Генон утверждает, что «set» (то есть сатана) — это теневая сторона высшего Начала. Поэтому он и предшествует всему остальному. Поэтому он столь серьезная и неоднозначная фигура. Это не какое-то банальное отклонение, его исток и его бытие принадлежит к самым высшим онтологическим инстанциям.
Интересна в этом отношении реконструкция Германа Вирта. Из его концепции, связанной с расшифровкой протоязыка человечества, можно сделать важные выводы. Герман Вирт восстановил изначальный круг с соответствующими звуковыми, иероглифическими, знаковыми модификациями (в книге «Гиперборейская теория» я это кратко описал {15}). Получается поразительная вещь — в изначальном, проторуническом, протознаковом круге, в том языке, на котором общалось изначальное человечество, на левой стороне круга существовало три знака, имевших прямое отношение к спуску солнца. Эти три знака: собственно, спускающееся солнце, человек опускающий руки и камень. И звучали они так: «s», «t», «n». Таким образом, гиперборейская лингвистика указывает место сатаны в протоязыке.
Другой интересный момент: корень «sat» носит отчетливо «закатный» характер, но закат подразумевает предшествовавшее ему стояние солнца в зените, а еще ранее восход. Обратим внимание на греческое слово «soter» — спаситель. Тоже сочетание «s» и «t», что и у сатаны, однако, смысловая нагрузка абсолютно положительная. Сотер-спаситель сходит с небес на землю для того, чтобы дать откровение, дать солнечный свет Традиции, спасти низшее.
Отдельного разговора заслуживает гностицизм, занимающий промежуточное положение между языком Традиции и языком религии. Ближе к религии (так как гностическая концепция утверждает дуализм креационистского типа). Хотя, в то же время, гностические доктрины более онтологичны, более приближены к традиции холистского типа. Впервые появившись в Иране (где был распространен маздеизм, традиция ярко выражено дуалистического типа), гностические доктрины оказали серьезное влияние на всю авраамическую традицию. Позже появились радикальные гностические секты: манихеи, альбигойцы, богомилы и многие другие. У гностиков мы встречаем довольно специфического сатану — сатану-демиурга низшего мира. Весь низший мир гностики рассматривают как вотчину сатаны, противопоставленную миру верхнему. Между ними — непримиримая вражда. Это более онтологическая, нежели религиозная концепция сатаны. Интересна гностическая (в христианском контексте) этимология слова «сатана»: согласно гностикам, некогда существовал Сатанаил, то есть «Сатана Божий». Слово «ил» — означает «Божий», отсюда «Михаил» — «как Бог», Рафаил — «Целитель Божий» и т.д. Итак, первоангел Сатанаил совершил нехороший поступок: решил узурпировать власть, унизил Адама и т.п. В результате этих «безобразий» он утратил частицу «ил» и перестал быть «Божиим». Происходит разделение: сатана холистский двигается в сторону сатаны религиозного. Это, конечно, еще не религиозный сатана, но уже и не холистский. Таким образом, мы получаем третьего гностического сатану-демиурга.
Понятие «сатанизма» как концепт западного христианства
Теперь несколько слов о «сатанизме» и неадекватности этого понятия. Термин «сатанизм» является сложным и неопределенным. Само слово «сатана» (как мы это только что выяснили) носит скорее вопросительный, чем утвердительный характер. С «сатанизмом» дело обстоит еще сложнее. Этот термин возник лишь в XVIII веке (то есть, очень поздно), на Западе, для энциклопедической кодификации всего, что не соответствовало официальной католической религиозной модели. Подразумевалось, что сатанизм — это сознательное поклонение сатане. Но какому сатане? Религиозное представление о сатане столь существенно раздвигает рамки этого понятия, что фактически сатанистом можно было назвать всякого, кто не исповедует строгий католицизм (протестантизм): атеистов, язычников, мистиков, представителей других христианских конфессий, иноверцев, в конечном счете, любого подозрительного человека. Таким образом, сформировавшееся на Западе представление о сатанизме — это очень грубое приближение, созданное католическими и протестантскими клерикальными деятелями с целью оправдать свои социо-культурные неудачи, свалить ответственность за них на некий «виртуальный заговор сатанистов». По мере усиления тенденций к секуляризации католики должны были найти соответствующую их образу мыслей формулу, объясняющую весь процесс. В роли козла отпущения оказались «виртуальные сатанисты».
Эти «виртуальные сатанисты» якобы лихо отплясывают на шабашах, колдуют, предаются извращениям — в общем, всячески норовят нанести ущерб Ватикану или протестантским религиозно-коммерческим предприятиям. Подчас игру подхватывали нонконформисты и воплощали своим вызывающим поведением панические фобии католиков и протестантов, стремительно теряющих социальные функции. Православная же традиция ни в нормальный период (до раскола), ни позднее термином «сатанизм» не пользовалась. Эта концепция не имеет здесь никакого (даже самого приблизительного) аналога. Люди, которые произносят слово «сатанизм» в православном контексте не более, чем имитаторы поздних западноевропейских католико-протестантских взглядов.
Старообрядческая (беспоповская) традиция, которой свойственен напряженный эсхатологизм, выработала вместо западного «сатанизма» иное учение — учение о «духовном антихристе», давно воцарившемся в мире (а со второй половины XVII века и на Руси). Это учение настолько глобально, что пропитывает у беспоповцев все, вплоть до окружающей среды. У старообрядцев-бегунов (кувшиновского согласа), например, считается, что нельзя креститься в проточной воде («антихрист отравил все источники»), только в небесной (дождевой). Перед столь колоссальным эсхатологическом представлением о зле, об онтологии зла, какая-то мелкая группа экстравагантных поклонников сатаны теряет всякий смысл. Острая интуиция зла у староверов видит его во всем — в господствующей Церкви («попы рогатые»), во власти («кадровые»), в быту, в цивилизации, в культуре, и даже в природе…
Новообрядческая церковь до определенного момента также не интересовалась «сатанистами». Боролись с сектантами, с пьяницами, иноверцами, внешними и внутренними врагами. С сатанизмом в новообрядческой церкви (до последнего времени) никто не боролся. Лишь в конце XIX века, копируя католическую истерию, некоторые силы принялись за борьбу с воображаемым сатанизмом. Эта компания была чисто западническим импортом.
Сегодняшний переполох в отношении «сатанизма» в клерикальных и околоклерикальных кругах России является не признаком повышенной бдительности, но скорее гротескным выражением обрыва духовной традиции и прямой имитацией клерикального консерватизма совершенно чуждых Православию культурных контекстов.
Если вы услышите от кого-нибудь слово «сатанизм» (как в положительном, так и в отрицательном смысле), бегите сломя голову от этого «безродного космополита». А апелляции к Баррюэлю, Шмакову или Режимбалю по разоблачению сатанизма (к примеру, в современной рок-музыке) — признак простой умственной лени.
Теперь о сатанистах в европейском контексте. На самом деле, здесь есть о чем говорить. Сатанисты в европейском контексте — это совокупность эпатажных течений (духовных, эстетических и т.д.), которые не приемлют пуританские, ханжеские, окрашенные профанической моралью нормы западного общества, основанного на секуляризации западной версии христианской религии.
Можно сказать, что это — нонконформисты, которые отказываются от признания псевдохристианского суррогата, от пуританского лицемерия, от постхристианского soft core гуманизма. Это довольно пестрое сообщество, способное на некоторые эпатажные театрализованные представления. Сумасшедшие протестантские пасторы и католические кюре поднимают по их поводу немыслимый шум... Американский сатанизм, пожалуй, самый яркий. В американской культуре сочетание материализма и ханжеской набожности, абсолютной бездуховности и псевдорелигиозности, достигло поистине неслыханных масштабов. Протестанты даже выпускают джинсы фирмы «Jesus»... Говорят: пользуются отличным спросом. В таких условиях «сатанизм» не мог не приобрести зримые очертания.
Есть две ветви американского сатанизма. Во-первых, так называемый, «калифорнийский сатанизм». Его гуру и главный теоретик — писательница Ayn Rand. Эта чудаковатая графоманка пишет романы с одной и той же моралью: если будешь на всех плевать, обманывать, обсчитывать, всех надувать — будешь полным молодцом. В Калифорнии существует культ Айн Ранд. Все это не удивительно: Калифорния — гнездо республиканцев, крайних либералов. Рейган оттуда родом. Он, кстати, был горячим почитателем Айн Ранд. Российские либерал-реформаторы по всем параметрам — классические калифорнийские сатанисты. Для них, ничего кроме философии успеха любой ценой, не существует. Слабый мало того, что неудачник и несчастный, он еще и подлец, уже потому, что слабый. А сильный (в экономическом смысле) не просто счастливчик, но и образец добродетели. Кто больше приватизировал, наворовал, ухватил, тот — герой, а все остальное — неважно. Разница между таким либерал-сатанизмом и протестантской этикой невелика. Смысл очень сходный, только эстетическое оформление разное.
Калифорнийский сатанизм (причем, у Айн Ранд все это ужасно многословно и тупо) пользуется большой популярностью у американцев. Такие сатанисты — в принципе, обыкновенные либералы-реформаторы, их этика не особенно отличается от предписаний К.Поппера или Дж. Сороса. Только одна маленькая деталь: они еще считают, что над ними есть рогатый патрон, предшественник либералов, который первым всех обманул, все, что мог приватизировать, приватизировал — хорошо бы и нам так, думают они… Вот и весь сатанизм...
Но есть в Америке и другой, противоположный калифорнийскому, сатанизм. Телемитский, революционный. Эти нонконформистские, политнекорректные сатанисты представляют собой сочетание крайних анархистов, правых национал-революционеров, авангардистов, нацистов, архаиков, наркоманов, всего того, что не вписывается в ортодоксальную американскую «культурную модель», то есть, попросту, не хочет отождествлять жизнь с товарообменом и игрой на фондовых биржах.
Такие революционные сатанисты, как правило, обращаются к телемизму, к Алистеру Кроули. Они называют себя то «коммунистами», то «фашистами», то «национал-большивиками», то, вообще, черт знает кем. Все эти декларации не следует воспринимать слишком серьезно. Но сам факт того, что они осмеливаются отрицать парадигму языка современного мира, уже говорит о многом. Такого рода «сатанизм» представляет собой очень экстравагантную, неожиданную, странную, эпатажную, гротескную форму антисовременности, попытку возразить «языку современности». Конечно, Кроули (высший авторитет для такого революционного сатанизма) находился в сложных отношениях с европейскими традиционалистскими кругами. Генон, например, называл Кроули «носителем контр-инициации». Тот, правда, тоже в долгу не оставался и называл Генона «макакой» («макака» по-французски звучит как «guenon», но без accent). Такой вот «обмен комплиментами».
Но в конце концов, и ортодоксальных традиционалистов, и телемитов объединяет общий протест против парадигмы языка современного мира...
Кстати, в Европе и в наши дни ведется активная борьба с «сатанизмом». В основном во Франции, но и в Англии и США тоже. Самое смешное, что зачинщики этого — часто вообще люди не верующие, атеисты. В насквозь светской Франции сказать, что «Бог есть» — уже чуть ли не «фашизм». Тем не менее, там развернулась активнейшая борьба с сатанизмом, под которым понимают все революционные силы, занятые поисками хоть какой-нибудь сакральности, которой нет ни в современном католичестве, ни (тем более) в светской культуре. И то, и другое, столь стерильно, столь политкорректно и гиперконформно, что не способно удовлетворить ни одно полнокровное существо, ищущее истины и идеи. После серьезного поражения марксизма, самым привлекательным объектом для критического настроя интеллектуальной европейской молодежи представляются экстравагантные революционные секты. И светская, давно не верящая ни в Бога, ни в черта Система совершенно серьезно борется с «сатанизмом», выискивая рога и копыта, реторты и колдовские мази у тренькающих на гитарах молодых людей. На наивный (в целом довольно безобидный) юношеский эпатаж Система отвечает полицейским террором. Налицо парадокс: общество, не имеющее представления о сатане, утверждает, что имеет представление о сатанизме и претендует на его юридическое полицейское преследование.
Итоги лекции
Теперь итоги. Я попытался сделать предварительный набросок, обозначить тему. Я ничего не довел до конца. В процессе подготовки к лекции, я понял, что тема эта тянет на солидную книгу. Во всех отношениях. Необходимы ссылки, цитаты, примеры. Но я думаю, что какие-то вектора в теме сатаны (и одновременно в ряде сопутствующих тем), очень важные и серьезные, намечены. Однако усвоить данные тезисы можно, лишь попытавшись что-то додумать самостоятельно. Можно искать нечто противоположное высказанному здесь, что-то попытаться поставить под вопрос. Это концептуальный набросок сложнейшей темы и окончательное «доведение ее до ума» еще впереди.
Пока же можно сказать следующее. Понимание фигуры сатаны варьируется в зависимости от интеллектуального парадигматического контекста, который должен быть выявлен, оценен и осмыслен прежде, чем мы определим значение термина. Вначале мы должны понять законы языка, на котором говорим, а потом определить местоположение и систему того или иного дискурса или отдельного элемента дискурса.
Существует иерархия базовых структурных моделей интерпретации. Пока мы выделили четыре, но, в принципе, можно было построить и более сложную конструкцию. Первая парадигма — это холистский ансамбль или язык Традиции. Вторая — дуализм гностического типа, язык дуалистической онтологии. Третья — религиозная, креационистская, авраамическая перспектива, язык религии. Четвертая — профанизм или язык современного мира.
Соответственно, на этих уровнях сатана приобретает следующий смысл:
- 1. Холистский ансамбль (язык Традиции).
Здесь сатана — это теневые аспекты реальности, отрицательно понятые в имманентной перспективе и положительно (или нейтрально) понятые в трансцендентной перспективе, при том, что оба значения (имманентная и трансцендентная) не дифференцированы строго и взаимоперетекают в едином метаморфическом языковом пространстве. Нет еще пары Сатанаил -сатана. Это реальность до грехопадения.
- 2. Дуализм гностического типа
Сатана здесь видится как тенденция к отрыву имманентного от трансцендентного, к разрыву холистских взаимосвязей. Злой творец, обособление темной стороны бытия от всецелого, противопоставление одной части другой. Реальность после грехопадения, частица «ил» оторвана от Сатанаила. Фигура сатаны двоится.
- 3. Религиозная креационистская, авраамическая перспектива
Здесь сатана — это все то, что противоречит богословскому рационально-этическому культовому комплексу данной религии, преграда на пути подчинения бытия религиозной схеме. «Внешний сатана» — иные и предшествующие религиозные формы, иные культуры. «Внутренний сатана» по отношению к данной религии — секты, ереси, культурный, символический, психологический элемент, диссонирующий с общепринятыми религиозными конвенциями. По мере профанации религии сатана становится все менее природным и все более гуманизированным (социальным) явлением. В крайней стадии вырождения религии появляется понятие «сатанизм». Сатана превращается в бессодержательный образ морального зла. Это уже порог профанизма.
- 4. Профанизм и язык современности
Здесь Сатана вовсе не существует, и на его место приходит некое аморфное моральное зло. Моральным злом в рамках законченного языка современности является и язык Традиции (холистский ансамбль), и все разновидности гностицизма, и традиционные религии, и, наконец, все то, что ставит язык современности под сомнение внутри него самого. Таким образом, язык современности, вычеркнувший и осмеявший сатану, называет «сатанизмом» все то, что смеет ставить под вопрос его верховенство. Но сам этот термин в этом контексте не употребляется, вместо него используют секулярные выражения: «зло», «нецивилизованность», «фанатизм», «терроризм» и т.д.
Так заканчивается лекция, прочитанная в Новом Университете 11-го числа 11-го месяца 1998 года.
Примечания
{ 1 } А.Дугин, «Конспирология», М., 1992 >>
{ 2 } Подробнее этот тезис развит в А.Дугин «Эволюция парадигмальных оснований науки», диссертация, М., 2000. В этой работе вводится модель трех сверхобобщающих парадигм — сферы, луча и отрезка. Пардигма сферы описывает холизм, полноценный язык Традиции. Парадигма луча — религии Откровения, креационистские модели, традиции авраамического происхождения. К ним, собственно, и относится область религии и языка религии. И наконец, парадигма отрезка является языком современности. См. также «Метафизика Благой Вести» в «Абсолютная Родина», М., 1999 >>
{ 3 } См. М.Элиаде «Мефистофель и андрогин». >>
{ 4 } См. М.Элиаде «Мефистофель и андрогин». >>
{ 5 } См. Г.Майринк «Голем. Вальпургиева Ночь»., М., 1989 >>
{ 6 } См. А.Дугин «Русская вещь», М., 2001, глава «418 масок субъекта» >>
{ 7 } См. A.Дугин «Русская вещь», М., 2001, глава «Русская вещь» и там же глава «Темна Вода». >>
{ 8 } См. «Метафизика Благой Вести», указ. соч.>>
{ 9 } Европейцы-католики выражали свое полное непонимание стиля православной (холистской) духовности в столкновении с русскими. Французские путешественники принципиально не могли осознать структуру опыта, столь отличного от своего собственного. Один из них описывает типичную на его взгляд историю из русской жизни. «Шал д'Oтрош рассказывает о разбойнике, которого спросили, постился ли он в Великий пост. «Он отвечал с живостью, что не способен допустить попущения в вере. Он был главарем шайки разбойников, и когда захватывал каких-нибудь путников, то оставлял всю добычу товарищам, лишь бы те предоставили ему живыми несчастных жертв. Он раздевал их догола и привязывал к дереву, какого бы пола они не были: он вспарывал им грудь напротив сердца и напивался их кровью. По словам его, он получал премного удовольствия, наблюдая за страшными движениями и ужасающими конвульсиями этих бедняг». И ученый аббат заключает на примере набожного вампира, что «соблюдение некоторых религиозных обрядов не всегда делает человека лучше». Цит. по А.Строев «Россия глазами французов ХVIII — начала XIX века». «Логос», М., №8, 1999 >>
{ 10 } См. «Метафизика Благой Вести», указ. соч. >>
{ 11 } См. предыдущую лекцию. >>
{ 12 } См. Лекцию 1, «Рене Генон: традиционализм как язык» >>
{ 13 } Кстати, его недолговременной женой была некая Соня Грин, родом чуть ли не из Одессы. В свое время она была близко знакома с Алистером Кроули... >>
{ 14 } Показателен дуализм: с одной стороны Сатурн-Кронос у греков — бог золотого века, а с другой — покровитель колдовства и черной магии, господин кладбищ, ворон, трупов, меланхолии, адских страданий. Кстати, «Меланхолия» Дюрера создана как магический инструмент, призванный противодействовать зловредным влияниям планеты Сатурн и созвездия Козерог, под знаком которых родился меланхоличный властитель.>>
{ 15 } А.Дугин, Гиперборейская теория, М., 1993 >>
